Иностранная пресса о России и не только

Вадим Киселев был молодым балетоманом, когда впервые увидел Нуреева, играющего в снежки. "Еще тогда мне бросилась в глаза его потрясающая кошачья пластика".

Будучи на пять лет старше Нуреева, с длинными, до плеч светлыми волосами и четко очерченными губами, Киселев был, по ленинградским стандартам, "экзотикой", одним из узкого дружеского круга гомосексуалистов, которые, по его словам, уже тогда знали об истинной сексуальной ориентации Нуреева. "Мы понимали, что за его "летучим нравом" прячется именно эта склонность".

Однажды вечером Киселев пригласил Нуреева к себе домой. Надеясь соблазнить его, он купил бутылку армянского коньяка и 200 граммов икры, которую он подал на блюде из английского фарфора. Но его ожидания не оправдались.

Его утонченные чувства были оскорблены размашистыми манерами поведения за столом татарского юноши, а приставания грубо отвергнуты. Они расстались "почти врагами" и не встречались, пока в один прекрасный день Нуреев не пришел к Киселеву со словами: "Думаю, я обидел тебя". Он извинился и, продолжая флиртовать с Киселевым (которого он прозвал Адонис), возобновил с ним знакомство, которое теперь было уже чисто дружеским.

Тогда Нуреев еще не был готов рассматривать гомосексуальную любовь как свой выбор. (Спустя много лет он рассказал своему любовнику в Лондоне, что, когда в Ленинграде он впервые почувствовал влечение к мальчику, ехавшему с ним в одном автобусе, то испытал острый стыд и вышел на следующей остановке).

Однако, когда Нуреев встретил Тейа Кремке, он стал смотреть на вещи по-иному. К побегу из СССР его подтолкнули, в том числе, и отношения с Кремке.

Тейа был 17-летним юношей из Восточной Германии, эротизм явственно окружал его словно знойное летнее марево. Ученик хореографического училища имени Вагановой с копной блестящих каштановых волос, бледной кожей, полными губами и пронзительными серо-голубыми глазами, Кремке был приглашен в дом своего учителя Александра Пушкина, у которого Нуреев, будучи уже звездой Кировского балета, жил в то время. Жена Пушкина Ксения, которая уже успела соблазнить Нуреева, почувствовала инстинктивную привязанность к этому красивому юноше. Она взяла его под свою опеку, формируя его взгляды и вкусы. Пушкин, которого Тейа боготворил, стал для него чем-то вроде отца. Всех четверых объединила некая связь. Это был своего рода "любовный квадрат". "Что-то неуловимое связывало их всех", - говорил один из друзей семьи Пушкиных.

Подобно Нурееву, Тейа не интересовался политикой, однако ненавидел коммунистические порядки. Однажды вечером они беседовали, сидя на кухне в вагановском училище, вместе с Уте Митройтер, студенткой из Восточной Германии, варившей кофе.

Как она вспоминала позже, "Тейа говорил Рудольфу, что тот должен уехать на Запад". "Там ты станешь величайшим в мире танцовщиком, - говорил он. - А если останешься здесь, тебя будут знать только в России". "Да, я это знаю, - ответил Нуреев. - Так было с Нижинским, который стал легендой. И я собираюсь повторить его успех".

Тейа признался своей сестре, что они с Нуреевым стали "братья по крови", исполнив соответствующий ритуал. Существовал, однако, риск того, что об их растущей привязанности узнает кто-то еще в училище, например Митройтер, которой Тейа раньше всегда поверял свои сексуальные истории.

"Тейа рассказывал мне о вещах, которые он проделывал с девушками. Многие были без ума от него. Я слышала, что он был очень хорошим любовником, поэтому я не думала, что есть что-то помимо дружбы между ним и Рудольфом. Только позже я узнала, что это была любовная связь".

Тейя было всего 12, когда его соблазнила 35-летняя женщина, и этот ранний опыт сформировал в нем далекий от консервативного взгляд на секс. В школе его застали в душе вместе с мальчиком. (В середине 60-х он будет убеждать свою юную преклоняющуюся перед ним жену-индонезийку создать любовный треугольник, пригласив к ним красавца-арийца, с которым у него была любовная связь).

"Тейа был всегда открыт для нового опыта, - говорят те, кто в то время общался с ним. - Порочность была в самой его природе. То, что другие люди не считают нормой, было для него волнующим приключением".

Когда Константин Руссу, другой студент из Восточной Германии, зашел однажды в душевую комнату училища, оказалось, что Нуреев и Тейа заперлись там и отказываются открыть дверь. Его подозрения подтвердились, когда он начал часто заставать Нуреева вылезающим из окна той комнаты, где Руссу жил вместе с Тейа. (Позже Нуреев расскажет их общему другу, что не кто иной, как Тейа обучил его искусству гомосексуальной любви).

Одновременно Тейа постоянно убеждал Нуреева уехать из России.

"Он говорил: "Уезжай! При первой возможности! Как только представится случай. Уезжай отсюда, иначе никто не узнает о тебе!" - рассказал их друг.

Ранее, зимой 1960 года Джанни Рингвет, 20-летний помощник импресарио, работавший в парижской компании и занимавшийся культурным обменом между Францией и Советским Союзом, приехал на несколько недель в Ленинград для знакомства с Кировским балетом. В своем отчете он написал о Нурееве, совершенно неизвестном на Западе, что это "лучший балетный танцовщик в мире". Он подписал соглашение о гастролях Кировской труппы в Париже.

За несколько дней до его отъезда Нуреев и его партнерша были вызваны в специальную комиссию, отбиравшую артистов для гастролей. Почему, требовал ответа офицер КГБ, возглавлявший комиссию, никто из вас не вступил в Комсомол (молодежную коммунистическую организацию)? "Потому что у меня есть дела поважнее, чем тратить время на всякую ерунду!" - немедленно отреагировал Нуреев.

Тогда ему сошло это с рук, но для него стало очевидным, что он должен уехать из России.

"В России, - говорил он потом своему другу, - я не принадлежал самому себе. Я чувствовал, что у меня большой талант, который должен быть признан".

Нуреев не мог поверить в то, что его мечта о поездке в Европу была близка к своему воплощению. Его "побег" был делом решенным, но он хотел знать, как на это посмотрят его друзья. Однажды, во время долгой прогулки с одним из них, за несколько дней до отъезда, он спросил: "Как ты смотришь на то, что я, может быть, останусь на Западе?"

Его друг напомнил ему о жизни, которую он вел и которую он оставит, покинув Ленинград, - ленинградскую "кухонную культуру", с посиделками и друзьями, которые значили для него больше, чем его собственная семья.

В доме Пушкиных Нуреев все острее чувствовал себя как в ловушке. Теперь, когда Ксения видела, как сильно влияет на него Тейа, она стала ревнивой и придирчивой, всячески стараясь поссорить их. В то же время, ее все сильнее тянуло к Тейа.

И хотя Рудольф чувствовал, что взаимное влечение между ними нарастает, он не мог не чувствовать отвращения и разочарования, наблюдая за тем, как Пушкины вовлекают в свой круг другого студента, Чинко Рафика. "Ксения была хищницей, настоящей сексуальной хищницей".

Люба Романкова, близкая подруга Нуреева, всегда считала, что его отношения с Ксенией были главной причиной его побега на Запад. Нинель Кургапкина, артистка Кировского балета, которой он поверял свои сокровенные мысли, согласна с тем, что это была ситуация, из которой Рудольф мучительно искал выход. "Он испытывал горечь, когда говорил о Ксении. Он был не слишком хорошего мнения о ней".

Но еще большим мотивом покинуть Россию для него было осознание того, что там он никогда не сможет свободно следовать своим сексуальным инстинктам. Сам он говорил: "Я не мог выбирать друзей по своему вкусу. Я жил под постоянным моральным прессом. И я был очень несчастлив".

Тейа остался в России. Даже спустя десять лет Пушкин продолжал испытывать страх, что он так же пагубно повлияет на судьбу другой многообещающей звезды - Михаила Барышникова, как он повлиял в свое время на Нуреева. Когда Тейа приходил в их дом, Пушкин препровождал юного Барышникова в другую комнату, скрывая его присутствие от гостя до тех пор, пока восточный немец не покидал их дом. И все-таки Барышников тоже бежал на Запад.