Иностранная пресса о России и не только

Причин для тревоги действительно хватает. Сползание от одного кризиса к другому очень заметно. В мае 1968 года обошлось без насилия. "Студенты", оккупировавшие тогда Сорбонну, знаменитые "катангцы", хотели только напугать. Сегодня в тех же стенах погромщики рвут книги и разбивают фрески.

Тогда был брошен вызов власти потому, что она еще обладала монополией в качестве общественной силы. Как бы далеко ни зашли манифестанты, политическая, экономическая и социальная среда ограничивала их действия. 30 мая, в благоприятный для себя момент, власть отреагировала, и этого оказалось достаточно, чтобы волна начала спадать. Сегодня, похоже, сила поменяла лагерь. Она явно на стороне самых решительно настроенных меньшинств, обладающих такой способностью к блокированию ситуации, что власть вынуждена постоянно отступать.

Поэтому сегодня со всей серьезностью встает вопрос: не стоим ли мы на пороге нового мая 1968 года, который на этот раз - или, по крайней мере, до следующих резидентских выборов - спровоцирует настоящий кризис режима? Тучи сгущаются, и коллективное бессознательное явно ждет, что ураган решит все нерешенные проблемы. Как в 30-е годы, снова звучат призывы совершить "скачок". С учетом того, что Франция всегда предпочитала реформам революцию, опасность радикального разрыва с прошлым нельзя сбрасывать со счетов.

При этом было бы ошибкой преувеличивать опасность, ибо верно и то, что условий для настоящей революционной ситуации сейчас нет. Недавно опубликованное эссе Жерара Мерме, которое предлагает подумать над нынешним состоянием французского общества, напоминает шесть условий, необходимых для революционного взрыва, описанных в 1938 году американским социологом Крейном Бринтоном в его "Анатомии революции". Если верить его тезисам, в целом подтвержденным историей, нам до такой перспективы, к счастью, пока далеко.

Прежде всего, нужна атмосфера экономического роста: в периоды экспансии фрустрация обездоленных категорий общества ощущается тем сильнее, что она является относительной, а их чаяния кажутся им более осуществимыми. Однако явные признаки экономического спада делают людей более склонными к консервативному поведению. Мало кто готов лишиться того, что у него есть, из-за слишком резких перемен.

Второе условие Бринтона требует наличия сильного классового антагонизма. Этот антагонизм реален, но это не противоречие между крепнущими слоями и теряющими динамизм правящими кругами: это противоречие между маргинальными социальными движениями и остальным обществом. Конечно, шок, ставший результатом первого тура президентских выборов 2002 года, свидетельствует о вредоносном потенциале этих движений, но он выявил и силу протеста, вызванного их угрозой.

Третье условие - это появление интеллигенции, в массе своей враждебной к правящим элитам. Оно связано с двумя следующими условиями: утратой руководителями веры в саму основу своей власти и их ослаблением в результате тяжелого финансового положения. Однако наша интеллигенция в основном думает о том, как восстановить основы демократической легитимности и решить проблему финансовой несостоятельности. Острота споров вокруг проблем коммунотаризма (порожденного господствующим релятивизмом) и проблемы равенства, усугубленной политикой позитивной дискриминации, говорит о том, что страна хочет скорее обновить существующие устои, чем низвергнуть установленный порядок.

Последним условием революционной ситуации, по Бринтону, является неспособность власти остановить - пока еще есть время - эпидемию протеста. И здесь есть серьезные основания для неуверенности. Действительно, нельзя исключить, что неуклюжесть власти и лидеров общественного мнения создаст неразрешимую ситуацию, даже при отсутствии вышеназванных условий. При нынешней конъюнктуре все говорит о том, что неоправданно сильный страх перед революционной ситуации, перед новым маем 1968 года (но в еще худшем варианте), есть главная причина паралича власти и деградации политической жизни во Франции.

Бывает, что воображаемые чудовища причиняют больше зла, чем реальные беды. Тройной (экономический, социальный и культурный) французский кризис вызывает тем большее раздражение, что практически все, что было сделано за минувшие тридцать лет, лишь усугубляло его. Хотя кризиса можно было - и можно до сих пор - избежать.