Иностранная пресса о России и не только

В среду газета "Маарив" сообщила, что серийный насильник Бени Села готов рассказать журналистам о своем побеге за 100 тысяч шекелей. В последнем абзаце статьи по этому поводу было заявлено: "Села также рассказал, что около недели назад, находясь в бегах, он добрался до Биньямины, где написал письмо объемом в 9 страниц, и отослал его в редакцию "Маарива". Села негодует по поводу того, что письмо до "Маарива" не дошло, и предполагает, что его перехватили полицейские".

Как оказалось, Бени Села "негодовал" напрасно. Редакция газеты "Маарив" получила его пространное послание, адресованное председателю следственной комиссии Амосу Ярону, и опубликовала полный текст письма в пятничном "толстом" номере.

Ниже приводится полный перевод послания, которое отправил Бени Села в редакцию "Маарива". При переводе редакция NEWSru.co.il постаралась сохранить "стиль" письма преступника, две недели ускользавшего от нескольких тысяч полицейских.

Письмо Бени Селы в редакцию газеты "Маарив"

"02 декабря 2006

очень срочно

председателю следственной комиссии г-ну Амосу Ярону

или его заместителю г-ну Мики Барэлю

от Бени Селы - человека

Я, Бени Села сын Овадьи, номер паспорта 02843849-9, в этом письме хочу коснуться весьма проблематичного вопроса, который гораздо сложнее, чем принято считать и труднее, чем его представляют.

27 мая 2005 в тюрьме "Ницан" в Рамле на меня напал с ножом заключенный. До этого была информация, что он планирует нападение на меня (об этом сообщил охранникам другой заключенный), но никто из тюремщиков не предпринял ни малейших попыток предотвратить нападение. За 15 минут до нападения охранники снова получили сообщение, что заключенный Йорам Голан собирается меня зарезать. Я спрашиваю: почему так получилось? Кто в службе управления тюрем хочет моей крови? Кто из работников службы управления тюрем стоит за этим? Три месяца никто ничего не делал, несмотря на то, что в течение трех месяцев между нами были крутые разборки: это знали все, и была даже запись в компьютере. Почему в такой ситуации заключенный Голан продолжал получать поблажки, ему разрешали встречи с родственниками на открытом воздухе, покупки в тюремной лавке и телефонные звонки, а мне, который никогда ни на кого не нападал за весь срок заключения в тюрьме "Ницан", с трудом разрешали встречи через решетку, и только благодаря тому, что я постоянно требую этого через суд. Арестанта Голана перевели в обычное отделение для уголовников, и даже разрешили ему свадьбу и уединение, а меня служба управления тюрем преследует как какого-нибудь бин Ладена? За что? За мои преступления? Или за мои требования и справедливые жалобы в суд?

Господин Амос! Возникает очень много вопросов. Каким образом могло случиться, что накануне нападения на меня в министерство внутренней безопасности было отправлено письмо (запись об отправленной жалобе и копия письма находятся в секретариате), и, тем не менее, на меня напали? Как вообще могло так случиться, что Йорам Голан находился в камере номер 17, несмотря на то, что за четыре или пять дней до инцидента он был переведен в камеру номер 33? Что он забыл в камере 17? Кто хотел, чтобы Голан был поблизости от меня, когда я выхожу из камеры с наручниками на руках и не могу даже защитить себя?

Итак, г-н Амос, моя проблема непроста и никогда таковой не была. Если уж создают следственную комиссию, то пусть задают правильные вопросы. Вас будут долго водить за нос, вы уж не сердитесь, что я вам это говорю - ведь, я знаю как работает служба управления тюрем и полиция. Вы сами убедитесь в этом, как только зададите правильные вопросы.

Главный вопрос, который следует адресовать министерству внутренней безопасности и минюсту: каким образом получается так, что все дела, открытые по следам жалоб арестантов на применение силы со стороны тюремщиков, закрываются ввиду отсутствия достаточных доказательств или под предлогом того, что дело не представляет общественного интереса? Как такое возможно?! Взгляните на статистику. Пусть мои слова подтвердит арестант из Гедеры Махмуд Машаль: мы попросили предоставить нам информацию относительно числа жалоб, которые поступают ежегодно в отдел рассмотрения жалоб против тюремщиков? Сколько из этих дел заканчиваются судом, и сколько дел закрывается, не доходя до суда? Ответ на это вопрос Вас поразит.

Есть арестанты, которые превратились в удобную мишень для преследований - одних бьют, над другими издеваются - таких случаев не счесть. Примером может служить Г. - начальник охраны в одной из тюрем Г. Все дела, которые открываются в отделе рассмотрения жалоб на тюремщиков, закрыты. В итоге, он засветился, и его выгнали с работы, но под каким-то совсем другим предлогом. Спросите и проверьте. Я начал собирать жалобы арестантов на применение насилия со стороны Г. и других тюремных работников. Я готов предоставить Вам всю собранную мной информацию, если только тюремщики не разграбили мой архив, боясь, что Вы его увидите. Если Вы ознакомитесь с содержанием этих бумаг - Вы не поверите.

Короче говоря, господин Амос, вы обязаны добиться разрешения задать дополнительные вопросы перед следственной комиссией. Ради этого она создавалась. Двух недель (отведенных на расследование) недостаточно, а вопросы, которые заданы комиссии, неверны. Г-н Амос, я помогу Вам в расследовании, а Вы помогите мне. Вы спросите, что я имею в виду? Я Вам отвечу: если Вы посмотрите мой архив, Вы найдете просьбу об изменении записей протокола, составленного на заседании суда по поводу жалобы арестанта. Ее рассматривал окружной суд Тель-Авива. Кажется, дело вел судья Гурфинкель. Это касается определения моего профиля: "особо опасен, вероятна попытка к бегству". На том заседании суда я сказал, что работники службы управления тюрем не оставляют мне другого выхода. Для того, чтобы пояснить свою мысль, я должен вернуться к некоторым событиям.

Попробуйте прочесть написанное между строк, и Вы поймете, что меня неверно поняли. Я объясню Вам то, чего не объяснили в полиции работники отдела по сопровождению заключенных. Это касается присвоенного профиля "особо опасен, вероятна попытка к бегству". В заключении уважаемого судьи Слуцки (округ Беэр-Шева) говорится о том, что оно основано на показаниях полицейских и тюремщиков. Если бы не их показания, судья готов был пересмотреть мой профиль.

Показания полицейских относятся ко времени моего ареста - около семи лет назад. Это показания тюремного конвоя, из-за которого ответственность за мое сопровождение была переложена на следователей из центрального отдела и - иногда- на пограничников. Без всякой причины.

Я нашел требуемые доказательства! За все время моего заключения у меня были многочисленные возможности совершить побег, которыми я не воспользовался. Большинство таких случаев я отметил в своем дневнике. Проверьте. Я даже не все записывал. В целом, я скажу, что, когда служба управления тюрем мне доверяла, я не подводил. Однажды начальник конвоя перед распахнутыми настежь воротами снял с меня наручники и сказал: "Иди в тюрьму". Я ему сказал: "Ты сумасшедший, у меня профиль "особо опасный". У тебя будут проблемы". Он мне ответил: "Давай, проходи. Я давно тебя знаю". Это тоже есть в моих записях. Не наказывайте, господин Амос. Он хороший и прямой человек. Он не издевается над арестантами и относится к ним с уважением. Он может подтвердить, что я не лгу. Таких случаев за семь лет было немало. Но мне надоело говорить, когда меня не слышат. Проснитесь!

Кстати, несмотря на то, что весь мой архив находится в Вашем распоряжении, он все-таки мой. Мне эти записи необходимы для суда, чтобы доказать несколько важных моментов в моем деле. Я прошу Вас, чтобы весь мой архив был передан на сохранение моей матери Ривке Села. Если в срочном порядке этот архив не перейдет к ней, я буду рассматривать этот факт как попытку заткнуть мне рот, подставить меня снова, и скрыть всю информацию от общественности, журналистов и даже следственной комиссии. А скрывать и замазывать пятна умеют все. Это может любой араб с территорий.

Я, со своей стороны, хочу верить Вашей комиссии, господин Амос Ярон. Поэтому я пишу Вам сейчас, в этих плачевных обстоятельствах. За мной идет охота. Мне совсем непросто. (Кстати о преследовании: если кто-то позволяет себе, чтобы поймать меня, воспользоваться бейсбольной битой, я со своей стороны позволяю себе в целях самозащиты все то, чему меня научила жизнь. Это касается и всего остального. Очень огорчает тот факт, что полиция дает легитимацию нападать на заключенных. Г-н Амос Ярон! Все в системе вкривь и вкось. Арестанта вообще за человека не держат. Его можно бить, можно издеваться над ним - это легитимно. И это государство, уважающее законы! Демократия существует для всех. Мне хочется бежать без оглядки, ей-богу).

Давайте продолжим с того места, где остановились. Прежде всего, я надеюсь на Вас и Ваш профессионализм, с которым Вы приступите к расследованию проблемы и ее обстоятельств, о которых не рассказывали ни Вам, ни общественности, ни СМИ. Я имею в виду обстоятельства нападения на меня с ножом в тюрьме "Ницан", а также обстоятельства, при которых мне присвоили профиль "особо опасен, вероятна попытка к бегству". Моя жалоба застряла у судьи Натана Злоцубера. Я попросил узнать, на каком этапе находится мое дело, но до сих пор не получил никакого ответа. Пожалуйста, проверьте!

Вся информация, переданная в суд службой управления тюрем и полицейскими, не является достоверной, включая показания полицейского И. Спросите у И., на основании чего он заключил, что я могу сбежать. Вы получите очень неубедительный ответ. Если и была провокация (со стороны заключенного), это не значит, что тюремщик уже не обязан действовать профессионально и правильно. Были случаи, когда я сидел в зале суда без наручников - не только в Ришон ле-Ционе, но и в Тель-Авиве. Это не является секретом.

И. просто прикрыл своих работников, которые меня избивали. Он хотел, чтобы ему больше не пришлось иметь со мной дела, он сам извинился передо мной, покидая зал суда. Сколько крови и синяков было на мне после того, как полицейские меня избили! В отделе по рассмотрению жалоб против тюремщиков до сих пор это дело не закрыто. Проверьте хорошенько, и Вы поймете причину служебного донесения, которое написал И. своему начальству. На протяжении всего заключения обо мне постоянно писали в этом духе.

Мой начальник - единственный, кто воспринимал всерьез все разговоры про мой побег и "особую опасность", но даже он не мог учесть и предотвратить всего. Доказано! Господин начальник - хороший человек. И, честное слово, на нем нет вины за мой "отпуск".

Теперь, позвольте, я задам другой вопрос. Я не помышляю ни о каком изнасиловании (и не собираюсь преследовать ни одну из своих жертв), поэтому прекратите просто так пугать общество! Я научился контролировать свои порывы к изнасилованию и агрессии, что бы ни говорили доктора из отдела душевного здоровья, которые не разрешают преступникам, как я, выходить в отпуск на волю, опасаясь "сексуальных рецидивов".

У меня было полно возможностей (изнасиловать), не могу даже все перечислить, это недостойно (хотя Вам я готов рассказать о них, по секрету - в личном порядке). Ну, если приспичит, я могу и сам удовлетвориться. Руками: очень удобно и ничего противоестественного. По поводу онанизма я больше не комплексую, и неполноценным из-за этого себя больше не чувствую.

Я прошу прощения у всех жертв, которые из-за меня напряглись. Я сказал им все, что мог, и довольно с них. Я не испытываю необходимости обсуждать этот дело всенародно. (Спасибо моему социальному работнику, он со мной славно поработал).

Если уж зашла речь о таком деле, интересно, отыщете ли Вы ответ на один маленький вопросец, который в некотором роде совсем не последний. Сейчас поймете меня. Психиатры службы управления тюрем нашли отличную лазейку: после их заключения нет никаких шансов, что дадут отпуск или скостят срок. Они пишут: "существует опасение" или "нельзя отрицать возможность рецидивов сексуального свойства". Хотел бы я знать, существует ли во всей стране хоть один человек, который смог опровергнуть формулировку этих "специалистов"? Хотелось бы глянуть на такого человека, если он вообще существует в природе. Ведь, суд слушает только тюремных психиатров и не принимает в расчет никаких доводов и заключений других психиатров, если только они не состоят на службе в управлении тюрем. Почему? Неясно.

Если я что и знаю, так это, что не изнасиловал ни одной женщины, несмотря на все их прогнозы. Почему? Потому что в отделе душевного здоровья ошибаются, что я непригоден к лечению, говоря, что природа моего душевного расстройства такова, что лечить меня бесполезно.

Но, позвольте, что же получается? Мне нечего терять, раз в службе управления тюрем лечить меня не собираются, а срок, к которому меня приговорили, длиннее пожизненного. Мне не дают даже отпусков, не говоря уже о возможности досрочного освобождения. Пусть мне кто-нибудь попробует объяснить, что мне терять? Что мне было бы за еще одно изнасилование? Еще 35 лет? Какая мне разница, если я по-любому динозавр, которому жить 300 лет?

Смотрите, любезные господа тюремные психиатры, вот я весь перед вами: семь лет в тюрьме без женщины, и никого не хочу насиловать. Исправьте свои учебники. Кроме того, что вам "так кажется" вам возразить больше нечего, нравлюсь я вам или нет. Ваши "впечатления" всегда были очень далеки от реальности. Вы пользовались совсем другими аргументами, когда давали мне отпуска и скостили треть срока после первой ходки. Сдается мне, что служба управления тюрем и тюремные психиатры просто сговорились против всех, кому дали большой срок за преступления на сексуальной почве и/или серийных /насильников/. Почему бы не лечить этих людей еще на ранних этапах? Почему всегда (без исключений) начинают лечить этих людей только после того, как их "косят" на комиссии по досрочному освобождению? Почему любое ваше лечение бывает только вместо досрочного освобождения? К арестованным, которые сидят за другие преступления, вы относитесь по-другому. Что вы имеете против преступников на сексуальной почве? Вы вообще не верите в свою профессию? в себя? что есть люди, которые хотят вернуться к нормальной жизни?

Простите великодушно, г-н Амос. Меня немного занесло с моими проблемами. Я только хотел показать Вам совсем вкратце, какова реальность и где проколы системы. Служба управлением тюрем не занимается, как должно, арестантами, которые отсиживают срок за изнасилование. Семь лет я в тюрьме, и мною никто не занимался. Я удручен настолько, что должен был бы насиловать ежедневно по 7 девушек в этот свой "отпуск". Ну, извините, что я был вынужден вытягивать себя сам. В камере номер 14 Вы найдете в черной сумке несколько статей о разных психологических проблемах, в камере 13 - в моей сумке лежат книги и архив. О некоторых моих бумагах не знают в службе управления тюрем. Проверьте и узнаете, что должен делать в тюрьме арестант, который сидит за изнасилование и хочет вылечиться. Своим лечением он должен заниматься сам. Системе все равно, но если я сам не позабочусь о себе, кто обо мне позаботится?

Спасибо Вам еще раз за внимание и за проверку. Мне холодно. Мне трудно было писать это письмо. Я буду очень рад, если вы отнесетесь к написанному со всей серьезностью.

Пусть те деньги, которые вложили в поиски, потратят на лечение осужденных за сексуальные преступления. Тогда СМИ не будут голосить: "Сбежал агрессивный и опасный маньяк", пугая весь белый свет. Проснитесь, господа! Все израильское общество дремлет перед ящиком с кабельным телевидением, под сурдинку полиции и службы управления тюрем. Очнитесь, наконец! Действительность совсем не такая, как вам рассказывают. Кровь заключенных не бесхозна, а отдел по расследованию жалоб против полицейских закрывает дела одно за другим.

Пусть каждый, кого это хоть сколько-нибудь трогает, что-нибудь сделает. Ведь, завтра любой из вас может найти себя в роли посетителя тюрьмы, который пришел на свидание с родственником или знакомым. Вспомните адвоката Клагсбельда (Кто мог подумать, что он когда-нибудь угодит за решетку?), который сел за убийство невинных граждан в результате аварии. Подумайте о том, что у арестантов семьи и родственники, которые тоже страдают из-за того, как обращаются с их близкими в тюрьме. Заключенные - не жертвы на закланье, они заслуживают другого с себе отношения. Очнитесь! Не все в жизни сплошь черно-белое. Есть разные оттенки серого.

Спасибо всем за внимание, и Вам господин Амос Ярон.

Бени Села

P.S.

Я писал Вам 24 ноября 2006, но обстоятельства сложились так, что из-за возникших сложностей возможности отправить Вам письмо не было".

Перевод newsru.co.il.