Иностранная пресса о России и не только

Это уже был четвертый день, который я провел как пленник в собственном доме. Израильская армия объявила комендантский час. Моя жена ездила на конференцию в Каир, а теперь застряла в Иерусалиме, так как ей не разрешают оттуда выехать. Мое одиночество было прервано телефонным звонком. Это был мой брат. Только что он услышал, что комендантский час отменен, впервые с недавнего вторжения в Палестину.

Четыре дня я не ходил за покупками. У меня были кое-какие запасы, но хлеб, свежие овощи, фрукты и молочные продукты закончились. Я должен был выбраться в магазин.

Я повернул ключ в замке зажигания. Четыре дня я не пользовался машиной и облегченно вздохнул, когда она завелась. День был дождливым и туманным. Я выехал из гаража, покидая дом с нехорошими предчувствиями. Я заметил, что машина соседа стоит в гараже. Неужели он ничего не знает? Или ли он тоже опасается выйти из дома? Я поехал вверх по нашей маленькой улице в направлении магистрали. Большие синие ворота общинной школы ООН, где живут и учатся 800 девочек, закрыты на замок. Почему они не выпустили девушек, почему после отмены комендантского часа не дали им воспользоваться несколькими часами свободы? Я ехал по широкой магистрали и замечал, что моя машина ? единственная. Я поехал дальше, через туман, в направлении центра. На этой улице много магазинов, но все они были закрыты. Вокруг не было ни машин, ни пешеходов.

Интересно, что здесь случилось, спрашивал я себя. Может быть, владельцы не могут добраться из других мест и открыть свои магазины? Мне, конечно, было понятно, какими последствиями чревато несоблюдение комендантского часа. Прошлым вечером по телевидению я видел кадры о смерти Малека, 19-летнего парня из Иерихона. Он, когда началось вторжение, был вынужден остаться в ресторане в Рамаллахе, где работал. Малек позвонил в консультационный центр в Иерусалиме и попросил о помощи. Он сказал женщине-консультанту, что ему страшно. На крыше здания появились солдаты. В ответ она тяжело вздохнула. Но он боялся оставаться и решил пойти к знакомому, который жил на противоположной стороне улицы. Не успел парень выйти из ресторана, как его подстрелил снайпер. Потом по телевизору показали следы крови, которые вели к лестнице того самого знакомого. Стоя у двери, тот рассказал, что Малек одолел только три ступеньки, а потом упал. Может, мой брат ошибся, сказав, что комендантский час отменен, может, я рискую жизнью?

Я оказался почти в центре города и увидел полностью выгоревшие здания торговых центров и офисов. Ракеты пробили стены из известняка, в них виднелись широкие отверстия, внутри все выгорело. По-прежнему мне не попадалось ни одного открытого магазина.

Оккупация Рамаллаха началась 29 марта. Меня разбудил звонок брата. "Почему ты говоришь шепотом"? - спросил я. "В моей квартире израильские солдаты", - отвечал он. Ему запретили пользоваться телефоном. Он рассказывал шепотом, что произошло. Он звонил по мобильному.

Солдаты пришли рано утром и заняли все здание. Соседей с верхнего этажа они завели в квартиру моего брата и заперли их всех в трех комнатах. Остальные комнаты они отобрали. Я спросил брата, было ли у них какое-нибудь предписание. "Нет, - отвечал он. ? Ничего такого. Они заставили нас исполнить приказ под дулом автоматов".

Я ломал себе голову. Как я могу помочь брату? Единственное его преимущество ? это то, что он и его жена ? американские граждане. Может, что-то сделает консульство США? Я позвонил дежурному. Трубку взяла женщина. Я объяснил ей положение моего брата. Я сказал, что у солдат не было приказа. Вероятно, консульство могло бы использовать этот факт, чтобы что-нибудь предпринять. "Нет", - возразила она. - Неважно, что у них нет приказа. Приказ будет позже".

"Я адвокат, - говорил я. - Приказы не могут издаваться постфактум". Это рассердило женщину. Она упрекнула меня, что я перепутал политику с реальностью. "Мы не можем ничего сделать", - настаивала она. Я не мог думать ни о чем, кроме как о брате и его семье. Как обстоит дело с его детьми, которым четыре и шесть лет? Может, они дрожат от страха? Не обращаются ли с ними жестоко? Могут ли они поесть, сходить в туалет?

Журналистов еще не выслали. Они могли фиксировать происходящее. Одного журналиста застрелили, когда он исполнял свои обязанности, другого ранили в ногу. Но их нельзя было запугать. Они делали фантастическую работу, и в наши дома входили драмы, которые иногда были едва выносимы.

Сцены преднамеренных и ненужных разрушений в районе штаб-квартиры Арафата и по всему город. До нас постоянно доносились звуки выстрелов и взрывов. Все время звонил телефон. Каждый спрашивал о родных и друзьях. Моя мать рассказала о стрельбе около ее дома. Мой брат ? о том, что израильские солдаты позволили его соседям вернуться в свои квартиры, но сами никуда не ушли. Двадцать из них провели в его квартире четыре ночи.

В одном здании обнаружили тела пяти мужчин, застреленных в упор. Я вспомнил о двух молодых людях, с которыми общался в своем офисе перед тем, как все это началось. Они говорили, что им велели покинуть штаб-квартиру, так как там опасались израильских воздушных налетов. Их командиры не предложили им никакого другого пристанища. И теперь они были вынуждены искать место, где можно переночевать. "Если бы погода была получше, - говорил один от них, - мы могли бы переночевать в спальных мешках под деревьями. Мы солдаты, и мы неприхотливы. Но идет дождь. Не знаете ли вы, может где-нибудь есть пустующие квартиры"?

Мы не могли им ничем помочь. Мой партнер предложил им попытать счастья в деревнях под Рамаллахом. "Мы не можем покинуть Рамаллах, - сказал один из солдат. - Это слишком опасно. Наши удостоверения личности выданы в секторе Газа, если мы окажемся вне Рамаллаха, мы рискуем быть депортированными в сектор Газа". Оба были очень вежливы, и когда поняли, что мы не можем им помочь, извинились за то, что свалились нам на голову. Они подхватили свои винтовки и ушли.

Суббота, второй день оккупации. Когда я проснулся, то понял, что нет света. Плохое предзнаменование. Они всегда отключают ток там, где намечается следующая акция.

Без электричества не работает отопление. Не показывает телевизор. Ослаб напор воды, и, конечно, я не мог пользоваться компьютером. Нельзя было принять душ, и от того, что был сломан обычный распорядок дня, у меня испортилось настроение. Мне стало холодно, и это было неприятно. Кроме того, большая часть продуктов, на которые я рассчитывал, без холодильника испортилась. Позвонила моя мать. Она сказала, что не имело смысла приносить ей так много мяса. По своему опыту она знала, что в такие времена свет будут отключать и все мясо испортится. Мясо меня заботило меньше, чем моя мать. Что будет, если она простудится, заболеет, а я не смогу к ней приехать, чтобы помочь? Я пытался убедить ее, чтобы она надела на себя сразу всю верхнюю одежду, тогда она не простудится. Я понял, насколько я испуган и беспомощен.

Вечером я читал при свете свечи. За окном дул ветер, шел дождь, тарахтели пулеметы, были слышны отдельные танковые выстрелы. Электричества не было до середины следующего дня. Когда снова включили свет, я почувствовал, как мой дом возвращается к жизни. Бак для воды, наполнившись, облегченно вздохнул, автоответчик сообщил, что он выключен, с шумом заполнился бачок унитаза, и слабо заворчал холодильник. Замечательные звуки.

Затем зазвонил телефон. Это опять была мать. Она сказала, что полыхает здание торговой палаты, стоящее рядом, и она боится, как бы огонь не перекинулся на ее дом. Что я мог сделать? Как помочь? Я пытался убедить ее, что ничего не случится, так как наши дома построены из известняка, а не из дерева, а камень не горит. Это было лучшее, что я мог сделать на расстоянии. Через некоторое время она перезвонила, чтобы сказать, что на парковке перед почтой стоят танки. Два больших танка неподалеку от ее дома, и они стреляют. "Я говорю из коридора. Они стреляют. Дом качается. Очень сильно. Ты слышишь выстрелы? - спрашивала она. ? Вот, опять выстрел, ты слышишь"? Я солгал. Я хотел, чтобы она почувствовала, что я вместе с ней.

В понедельник, 1 апреля, умерла самая старая подруга моей матери. Она была одинокой. Моя мать позвонила, чтобы спросить, как пригласить на похороны священника. Один англиканский священник согласился проводить покойницу в последний путь. Но как попасть в больницу, а оттуда добраться до кладбища? Потом мы сообразили, что есть еще одна проблема. Возможности больничного морга были исчерпаны. Там уже лежало 27 покойников, больше чем когда-нибудь в Рамалалхе за последние 50 лет и многие войны, которые прокатились по нашей земле.

По телевизору сообщили, что арестованы тысячи молодых мужчин. Некоторые высланы в сектор Газа. Я спрашивал себя, не там ли те двое, которые приходили в мой офис. Я желал хотя бы того, чтобы они остались в живых. У некоторых из депортированных брали интервью. Они рассказывали, как их истязали. Не давали есть. Они должны были раздеться и оставаться голыми под дождем. Они рассказывали о жестоких избиениях. Некоторых привозили в израильские поселения.

Мне повезло, и я вернуться невредимым домой после моей маленькой нелегальной прогулки по городу. Официально об отмене комендантского часа было объявлено только через час. И я снова покинул дом, с такими же опасениями. Как и в первый раз. Только теперь гараж моего соседа был пуст, а по магистрали сновало множество автомобилей. Я поехал прямо в центр. Перед дверью нашего офиса стояли два танка. Они странно смотрелись на узкой улочке, которую перегородили полностью. Как слоны, гуляющие по палисаднику. Я хотел подъехать поближе к офису, но пушка стала угрожающе поворачиваться в мою сторону. Я развернулся и уехал.

Палестинец Райя Шехадех родился в 1951 году в Рамаллахе, где живет по сей день. Он работает адвокатом, является автором нескольких книг по международному праву и по правам человека. Пишет он и о положении на Ближнем Востоке. Его последняя книга, "Strangers in the house" ("Чужой в доме") вышла в 2001 году в издательстве Streetford Press. Шехадех основал правозащитную организацию "Аль-Хаг". (прим. "Tagesanzeiger")