Иностранная пресса о России и не только

Экстраординарные акции протеста в России продолжают откликаться резонансом, пишет в Newsweek известный историк Роберт Конквест. Еще более экстраординарным он находит тот факт, что через неделю после выборов Кремль воздержался от силового разгона массовых демонстраций.

"Тем не менее, никто не может быть уверен, что эти события - знак глубинных перемен", - добавляет автор. В сегодняшней России долгое жестокое прошлое остается живой, активной силой. "Правящая элита создана многовековой историей: испытаниями, через которые люди прошли индивидуально и коллективно, идеологической обработкой, а также способностью психики выдержать эти испытания и смириться с этой идеологической обработкой", - отмечает Конквест.

Чехов писал, что у России "тяжелая, холодная история: татарщина, чиновничество, бедность, невежество", отмечал, что "русская жизнь бьет русского человека (...) на манер тысячепудового камня" (письмо к Григоровичу 1888 года. - Прим.ред.). "В тот момент Чехов оглядывался на века разнузданного деспотизма. Но в столетие, которое наступило после этого вердикта, страна пережила кое-что похуже", - отмечает Конквест. На его взгляд, если царизм был самым репрессивным режимом своей эпохи в Европе, то таких репрессий, как в "ленинском СССР" и "еще большие ужасы после смерти Ленина", Европа не видела веками.

"Ленин и его преемники правили благодаря тому, что консолидировали свои механизмы власти и донельзя бомбардировали население пропагандой. Одновременно политико-экономический аппарат выкристаллизовался в новую касту общества", - пишет автор.

Коллективизацию 1929-1933 годов Конквест называет "идеологическим безумием на практике", которое повлекло за собой гибель миллионов человек и разруху в сельском хозяйстве. "После фиаско коллективизации руководство оказалось перед выбором: признать неудачу и изменить курс, возможно, частично отказаться от власти, либо притвориться, что был достигнут успех. Фальсификации совершались с почти невероятным размахом во всех сферах. Реальные факты и честная статистика исчезли", - говорится в статье. В головы советских людей были вложены фиктивное прошлое и выдуманное настоящее.

По мнению автора, фокусируясь на материальных проявлениях советского террора, мы упускаем из виду главное - то, что Пастернак обозначил как "бесчеловечное владычество выдумки". "Пока к власти не пришел Горбачев, страна жила двойной жизнью: официозный мир фантазий, великих достижений, прекрасной статистики, свободы и демократии накладывался на реальность - беспросветность, страдания, террор, порицание и дегенерация аппаратчиков", - говорится в статье.

Конфронтацию с Западом автор считает "еще одним плодом деформированной психики советского режима". Менталитет требовал безостановочной борьбы с другими культурами, поясняет он.

"Я понял, что в Москве что-то радикально изменилось, когда впервые увидел Горбачева своими глазами", - пишет Конквест. В 1990 году Горбачев во время визита в США встречался с учеными в Стэнфордском университете. Конквеста поразил его ответ на вопрос сейсмолога о землетрясении 1988 года в Армении. Ученый-сейсмолог спросил, чем объясняется большое количество жертв - может быть, погибли люди в старинных домах?

"Нет, сказал Горбачев: в СССР, как и в США, есть законы о строительстве сейсмоустойчивых зданий по установленным стандартам, но в советской Армении эти законы не соблюдались. Лидер СССР сказал правду! Какое неожиданное отклонение от 70-летней традиции лжи в его стране! (А попутно он признал, что гипотетически-могущественное советское государство не сдержало своих обещаний гражданам)", - говорится в статье.

По мнению Милована Джиласа, известного критика коммунистического строя, власть советских лидеров держалась на идеологии, как право королей - на христианстве, и потому их империализм тоже должен был быть идеологизированным. Джилас писал, что никаким давлением и уговорами Кремль нельзя склонить к разрядке: "Ни один советский лидер не сможет сделать этого, не отказавшись от своего звания лидера". Так и произошло с Горбачевым.

Решающим шагом Конквест считает курс на гласность и перестройку. В обстановке гласности борьба обострилась. Современные технологии помогали сплотить общество: во время путча связь осуществлялась по факсу, декларации затем расклеивались на фонарных столбах по всей стране. "Гласность вывела из подполья колоссальный массив информации, запрещенной властями", - пишет Конквест, ссылаясь на судьбу своей книги "Большой террор", которую печатал миллионным тиражом журнал "Нева".

"СССР много лет был колоссальной клептократией", - продолжает автор. Криминальные элементы переплелись с чиновничеством почти институционально.

"В российской политической жизни доныне не наблюдается ничего близкого к быстрой и безболезненной модернизации", - пишет автор. На его взгляд, причина в том, что не существовало подготовленного слоя политиков и, более того, "привычки, необходимые для правильного государственного управления, фактически подвергались систематическому неодобрению". В конце 1970-х Сахаров писал о появлении опасной циничной касты, которая руководствуется принципом блата и пословицей "лбом стену не прошибешь". Иллюстрацией к словам Сахарова автор считает реакцию властей на чернобыльскую катастрофу - например, отказ от массовой эвакуации на том основании, что паника хуже радиации. "Горбачев хотя бы мог понять, что система не в состоянии работать", - заключает в этой связи автор.

Ельцин дал толчок эпохе политических и экономических реформ, но также разнузданной алчности, пишет историк. В конце 1999 года он стал первым в истории российским лидером, который добровольно отказался от власти.

"Но пока совершались все эти события, аппарат сохранялся - и на деле сохраняется доныне. Когда социалистический строй потерпел крах, единственным слоем, имевшим доступ к экономике и опыт управления ею, были государственные чиновники. Ведущие элементы воспользовались появлением рынка для того, чтобы разграбить богатства России", - говорится в статье. Чиновники низших рангов паразитируют на экономике, вымогая взятки.

Нынешний режим отказался от экономической идеологии, но не развил ничего похожего на открытое общество, считает автор. Между тем свобода - не абстракция, а практическая необходимость, подчеркивает он, подкрепляя свои слова цитатой из Розы Люксембург: протестуя против ленинских гонений на враждебное общественное мнение, она писала, что без всеобщих выборов и свободы прессы жизнь общественных институтов становится имитацией. Последующие десятилетия доказали ее правоту, отмечает автор.

Россияне привыкли к подтасовкам на выборах, и полной честности 4 декабря никто не ожидал. Но на сей раз нарушения фиксировались, документы вывешивались в интернет, где процветает политический дискурс, подрывающий монополию режима на новости и аналитические материалы.

Можно проводить "реформы" без либерализма, а российский режим по-прежнему далек от верховенства закона - того, что еще важнее "демократии", пишет автор. В демократических странах контракты исполняются силой закона, нарушителей штрафуют или увольняют, поясняет он.

Но скептическое отношение россиян к политике объяснимо: "проблема в дефиците ощущения общинности", считает автор. По его мнению, среди молодых образованных людей это ощущение, возможно, появляется.

Путин по советской привычке обвиняет заграничных агитаторов в инспирировании недовольства. Встает вопрос, скатится ли Россия до экспансионистского шовинизма, пишет автор. "И все же мир когда-то имел дело с Россией, которая была намного хуже нынешней. Будем оптимистичны!" - заключает он.