Иностранная пресса о России и не только

Военная служба безопасности дала "добро" на публикацию 22 стихотворений, предварительно проверив, не являются ли они шифровками

Корреспондент Wall Street Journal Йочи Дризен беседует с адвокатом Марком Фалькоффом о стихах, написанных заключенными на военной базе в Гуантанамо. Администрация тюрьмы налагает запреты на обнародование этих произведений, опасаясь, что в них могут содержаться нежелательные зашифрованные сообщения

Заключенные военной тюрьмы США в Гуантанамо (остров Куба) выцарапывали камешками на полиуретановой посуде, в которой им приносили еду, послания. Втайне от охранников посуду передавали из камеры в камеру. Это был примитивный, но эффективный способ коммуникации. Узники делились друг с другом не планами побега или информацией о готовящихся терактах. Они посылали друг другу стихи.

Несколько лет американские военные отказывались снимать с этих стихов гриф "секретная информация", ссылаясь на то, что заключенные могут вставить в эти произведения зашифрованные послания другим боевикам, находящимся на свободе. Но недавно запрет был ослаблен, и военные разрешили обнародовать 22 стихотворения, написанные 17 заключенными. Антология на 84 страницах под названием "Стихи из Гуантанамо: говорят задержанные" будет опубликована в августе издательством Университета Айовы, что даст читателям редкостный шанс познакомиться с душевными переживаниями тамошних узников, которые в большинстве своем остаются для внешнего мира некой безликой, безымянной массой.

"Когда я услышал воркование голубей на деревьях, / Горячие слезы залили мое лицо", - написал в одном стихотворении Сами-аль-Хадж, оператор телекомпании al-Jazeera. Его держат в Гуантанамо с 2002 года по подозрению в содействии исламистским боевикам. "Когда защебетал жаворонок, в моей голове сложилось / Письмо для моего сына", - продолжает он. Составителем этого сборника, переведенного с арабского, является Марк Фалькофф, адвокат с литературными наклонностями. До того, как получить юридическое образование, Фалькофф защитил диссертацию по английской филологии. Он представляет интересы 17 йеменцев, заключенных в Гуантанамо. Книге предпослано посвящение клиентам Фалькоффа, которых он в этом тексте называет "моими друзьями за колючей проволокой".

В Гуантанамо находятся примерно 380 заключенных. Их задержали на неопределенный срок; обвинения в совершении преступлений предъявлены только двоим. Военные власти не относятся к стихам заключенных всерьез, полагая, что цель этих сочинений - разжалобить общественность. "Хотя несколько задержанных, находящихся в Гуантанамо, попытались написать нечто, что сами называют стихами, но, судя по характеру их произведений, они явно делали это не ради искусства, - говорит пресс-секретарь министерства обороны США коммандер Дж. Д. Гордон. - Они пытались воспользоваться этим средством всего лишь как еще одним орудием в своей битве идеологий против западных демократий".

Фалькофф заинтересовался тюрьмой Гуантанамо в июне 2004 года, вскоре после того, как эпохальное решение Верховного суда по делу "Расул против Буша" предоставило заключенным Гуантанамо право оспаривать законность их задержания в федеральных судах США. За истекший период Фалькофф 10 раз посетил тюрьму, а также ездил в Йемен, чтобы опросить родственников и друзей своих клиентов. Летом 2005 года он получил от одного из своих клиентов, Абдулсалама Али Абдурахмана аль-Хелы, стихотворение на религиозную тему. Через несколько недель другой клиент, Аднан Фархан Абдул Латиф, прислал ему стихотворение под названием "Крик смерти". Оба обвиняются в принадлежности к "Аль-Каиде". Аль-Хела и Латиф включили свои стихотворения в письма, которые регулярно посылают Фалькоффу. Согласно предписаниям военных, первоначально эти письма поступают в некое государственное учреждение близ Вашингтона, где их проверяют сотрудники спецслужб. Оба стихотворения остаются засекреченными.

Заинтригованный Фалькофф поинтересовался у других адвокатов заключенных Гуантанамо по электронной почте, пишет ли кто-то из их клиентов стихи. Такие нашлись. Фалькофф приступил к составлению сборника. Писать стихи задержанным было и сложно, и опасно: до 2003 года им не давали ни ручек, ни бумаги. Некоторые из бывших заключенных говорят, что использовали вместо чернил зубную пасту. Другие, в том числе британский гражданин Моаззем Бегг, которого держали в Гуантанамо до 2005 года, говорят, что выцарапывали стихи на полиуретановой посуде ложками или камешками. Как и большинству из приблизительно 395 заключенных, освобожденных за истекший период, Беггу так и не были предъявлены обвинения в каких-либо преступлениях.

По словам бывших заключенных, если американские надзиратели обнаруживали любое стихотворение, они конфисковывали его и обычно уничтожали. Фалькофф отмечает, что большая часть известных ему стихов сочинена людьми, которые до ареста не писали стихов. Все вышеописанные препоны означали, что Бегг и другие узники сочиняли стихи, по-настоящему не надеясь, что у них когда-либо будет аудитория за стенами тюрьмы. "Мне и в голову не приходило, что мои строки выйдут за пределы Гуантанамо, но я все равно их писал, - сообщает Бегг в электронном письме. - Это как письмо в бутылке". Британский гражданин Мартин Мубанга, освобожденный из Гуантанамо в 2005 году, говорит, что сочинение стихов помогало излить душу. "В тебе накапливались злость и тоска, и поэзия помогала от всего этого освободиться, - говорит Мубанга, обвинявшийся в замышлении терактов на еврейских объектах в Нью-Йорке. - Это помогало не сойти с ума".

Многие стихотворения имеют открыто религиозный характер. Авторы молят Аллаха сделать так, чтобы их выпустили на волю, или умерить их одиночество. "О, Господь, - пишет Абдулла Тани Фарис аль-Анази, лишенный двух конечностей инвалид, удерживаемый с 2002 года, - даруй спокойствие сердцу, которое бешено колотится от гнета, / И освободи этого узника от тугих оков заточения". Аль-Анази обвиняют в принадлежности к исламистским боевикам.

Есть и лирика. Иорданец Усама Абу Кабир, сотрудник благотворительной организации, арестованный в Афганистане и обвиняемый в принадлежности к "Аль-Каиде", описывает свои мечты о воссоединении с семьей. "Быть с моими детьми, каждый из них - часть меня; / Быть с моей женой и теми, кого я люблю; / Быть с моими родителями, самыми нежными сердцами на свете. / Я мечтаю оказаться дома, выйти на волю из этой клетки", - пишет он.

В большинстве стихотворений заложено политическое содержание - обличение администрации Буша. "Америка, ты движешься, оседлав сирот, / И ежедневно их терроризируешь, - пишет аль-Хадж, вышеупомянутый оператор телекомпании al-Jazeera. - Я пленник, но преступники - те, кто держит меня в плену".

Американские власти объяснили, почему военные так медлят со снятием со стихотворений грифа секретности, в письме от июня 2006 года, адресованном одному из коллег Фалькоффа. "Поэзия несет в себе особый риск, и стандарты министерства обороны не допускают рассекречивания любых стихотворений в их оригинальной форме или на том языке, на котором они написаны в оригинале", - сообщалось в письме. По словам военных, стихи сложнее подвергать цензуре, чем обычные письма, так как за аллюзиями и образами, которые кажутся невинными, может скрываться шифрованное содержание - тайные послания другим боевикам. В письме адвокатам предписывалось переводить на английский язык все произведения, которые они пожелают увидеть обнародованными, и затем представлять переводы на проверку в правительственные органы. Плотная завеса секретности над всем, что написано заключенными Гуантанамо, означало, что Фалькоффу пришлось прибегнуть не к услугам переводчиков, которые специализируются на поэзии, а лингвистов, имеющих соответствующий допуск к секретной информации. В результате получились переводы, которые, как пишет в книге сам Фалькофф, "не могут верно передать тонкость и мелодичность оригинала". Но с точки зрения военных некоторые переводы все равно зашли слишком далеко. Фалькофф утверждает, что три из переведенных стихотворений, которые он представил в соответствующие органы, были отвергнуты. Так же вышло с дюжиной других, представленных его коллегами. Коммандер Гордон сказал, что не знает, сколько именно стихотворений было отвергнуто, но подчеркивает, что военные и доныне "стопроцентно" обеспокоены тем, что стихи могут быть использованы для передачи шифровок другим боевикам.

Правда ли это?

Правда ли, что после дождя трава снова вырастает?

Правда ли, что весной цветы снова восстанут?

Правда ли, что птицы снова прилетят домой?

Правда ли, что лососи возвращаются назад, вверх по своим рекам?

Это правда. Все это - чудеса.

Но правда ли, что когда-нибудь мы покинем Гуантанамо?

Правда ли, что когда-нибудь мы вернемся в наши дома?

Во сне я плыву по морю. Я мечтаю о доме.

Быть с моими детьми, каждый из них - часть меня;

Быть с моей женой и теми, кого я люблю;

Быть с моими родителями, самыми нежными сердцами на свете.

Я мечтаю оказаться дома, выйти на волю из этой клетки.

Но слышишь ли ты меня, о Судия, слышишь ли ты меня вообще?

Мы, находящиеся здесь, невиновны, мы не совершили никаких преступлений.

Выпустите меня на свободу, выпустите нас на свободу, если в этом мире

Хоть где-нибудь остались справедливость и сострадание!

Усама Абу Кабир

(Копирайт University of Iowa Press. Публикуется с разрешения правообладателя.)

Униженный в оковах

Когда я услышал воркование голубей на деревьях,

Горячие слезы залили мое лицо,

Когда защебетал жаворонок, в моей голове сложилось

Письмо для моего сына:

Мохаммад, я сокрушен.

В моем отчаянии я не имею другого утешения, кроме Аллаха.

Угнетатели насмехаются надо мной,

Свободно передвигаясь по миру.

Они говорят мне, чтобы я шпионил за своими соотечественниками,

Уверяя, что это будет доброе дело.

Они предлагают мне деньги, и земли,

И свободу идти, куда захочу.

Их соблазны привлекают

Мое внимание, как молния в небе.

Но их дар - пустотелая змея,

Несущая лицемерие в своей пасти, точно яд,

У них есть памятники свободе

И свободе убеждений, что очень хорошо.

Но я объяснил им, что

Архитектура - это не справедливость.

Америка, ты движешься, оседлав сирот,

И ежедневно их терроризируешь.

Берегись, Буш.

Мир распознает высокомерных лжецов.

К Аллаху я обращаю мою обиду и мои слезы.

Я тоскую по дому, меня угнетают.

Мохаммад, не забывай меня.

Поддержи дело своего отца, богобоязненного человека.

Меня унизили в оковах.

Как мне теперь сочинять стихи? Как мне теперь писать?

После оков и ночей и страданий и слез,

Как я могу писать стихи?

Моя душа - как взбаламученное море,

Бушующее от страданий, неистовое от страсти.

Я пленник, но преступники - те, кто держит меня в плену.

Я полон дурных предчувствий.

О Аллах, воссоедини меня с моим сыном Мохаммадом.

О Аллах, даруй успех правоверным.

Сами аль-Хадж

(Копирайт University of Iowa Press. Публикуется с разрешения правообладателя.)