Иностранная пресса о России и не только

"Кризис Covid-19 лишь пролил свет на тот процесс, который начался уже несколько десятилетий назад", - пишет Slate.fr.

"Никогда еще не выражалось с таким спокойным бесстыдством то, что жизнь каждого из нас имеет неодинаковую ценность". В письме, прочитанном в понедельник, 4 мая на радио France Inter Мишель Уэльбек взволнованно говорил о судьбе, отведенной пожилым людям во время кризиса Covid-19. "До какого возраста положено реанимировать и лечить больных? До 70, 75, 80 лет?", - задается вопросом писатель, упрекая политические и медицинские власти за относительное равнодушие к тяжелому положению самых старых женщин и мужчин, именно тех, кому больше всего угрожает вирус.

"Старение западных обществ - это недавнее явление, которое произвело переворот в статусе пожилых людей. Тем не менее, тревожный крик Мишеля Уэльбека, благотворный по существу, говорит о том, что сейчас пожилой возраст дискредитирован и даже ненавистен: как будто в прошлом к пожилым относились более человечно. Но так ли это на самом деле?" - задумывается автор статьи.

"Прежде всего, очевидно то, что пожилые люди сейчас не такие, как вчера. "При королевском строе человека легко можно было назвать "старым", если ему исполнилось 45 или 50 лет", - указывает историк Жан-Пьер Буа, автор книги "Старики".

" (...) Преклонный возраст является понятием относительным, словарь тоже адаптируется. Вышедшие из моды в XX веке слова "предки" и "старики" в 1960-х годах были заменены словами "третий возраст" или "пожилые люди" (проникнутыми духом менеджерства), особенно под влиянием новой политики, связанной со старостью. С появлением "четвертого возраста" на рубеже XXI века старость приобрела еще один облик, до такой степени, что "мы больше не можем говорить о "старости" в единственном числе", - считает историк Элиза Феллер. "Мы должны думать о "стадиях старости" с учетом разнообразия ситуаций и социальных ролей, которые характеризуют старение в современном обществе", - говорится в словаре истории культуры современной Франции.

"Жан-Пьер Буа предостерегает от двух подводных камней: "Говорить, что раньше было лучше... и что раньше было хуже. В действительности, каждое общество решает проблемы старости с помощью своих собственных кодов, ресурсов и балансов". По его словам, неоспоримым отличием современной эпохи от сегодняшнего дня является появление нуклеарной семьи (родители + дети), которая отделяет бабушек и дедушек от начального круга.

"(...) Если три поколения живут под одной крышей, то такая конфигурация необязательно является неизменной. Пожилые люди могут жить одни, рядом со своими потомками. "Каждый включает другого в рамки своего повседневного общения, что выражается в образовательном, материальном и эмоциональном вкладе еще живых бабушек и дедушек", - отмечает Венсан Гурдон, автор книги "История бабушек и дедушек". (...) "Ослабление совместного проживания между предками и внуками началось после Первой мировой войны".

"Однако такая семейная близость необязательно является идеальной моделью, - говорится в статье. Анн-Мари Гийемар, заслуженный профессор социологии в Парижском университете, напоминает, что с предками не всегда обращались хорошо: "Когда старики слишком слабели, у них уже не было особого места: иногда внимание к ним сводилось к миске супа в углу, только и всего". Не говоря уже о тех, кого выталкивали из дома, когда не хватало кроватей или еды. Такая трагическая ситуация не столь уж древняя: "В 1950-х годах термин "старик" все еще использовался для описания нуждающихся в возрасте старше 65 лет. Старость тогда ассоциировалась с бедностью. С этой точки зрения, политика в отношении пожилых людей, начатая в 1960-х годах, имела очень положительное воздействие".

"(...) В славное тридцатилетие (1945-1975 гг.) стали еще больше цениться радости выхода на пенсию, поскольку среда обитания индивидуализировалась. Молодые сельские жители покинули семейную ферму, совместное проживание трех поколений стало чем-то исключительным. "С укреплением государства всеобщего благосостояния исчезает "вынужденная" взаимозависимость между поколениями", - анализирует Венсан Гурдон. И тогда бабушка и дедушка стали полноценно исполнять свою эмоциональную роль бабули и дедули с "пирогами", оказывая финансовую поддержку своим чадам, когда они могли себе это позволить", - пишет Slate.fr.

"(...) Анн-Мари Гиймар проводит кампанию за развертывание "промежуточного жилья", обеспечивающего подлинные возможности общения между пожилыми людьми. Она выступает против чрезмерного развития домов престарелых, которые зачастую плохо управляются: "Мы не должны обманывать себя, в домах престарелых людей не лечат. Они оказываются там после госпитализации, требующей выздоровления, и они больше оттуда не выходят, им остается лишь вернуться в больницу и умереть там. В домах престарелых не хватает лечащего персонала и врачей-референтов. Это недопустимая система, где людей приговаривают к смерти".

"Означает ли это, что люди старше 80 больше никого не интересуют? - задается вопросом автор публикации. - Анн-Мари Гийемар не совсем согласна с идеей о безраздельном женизме, когда молодых людей предпочитают более старшим, о чем язвительно говорил Мишель Уэльбек. "Я не думаю, что происходит маргинализация всех стариков. Посмотрите на философа и социолога Эдгара Морена, фигурирующего на первых полосах Le Monde в свои почти 100 лет! Сейчас мы скрываем то, чему трудно противостоять: недержание мочи, болезнь Альцгеймера, конец жизни. Как будто таких людей больше не существует ".

"Жан-Пьер Буа рассматривает отдаление от самых уязвимых людей как признак фундаментального разрыва с традициями предков: "В прошлом мы умирали дома, в окружении наших детей или внуков. Такое зрелище, конечно, может быть трудным, но умирающий был удостоен чести того, что близкие оставались с ним до конца. Сегодня нас выгнали из дома, чтобы мы умирали в больнице или в доме престарелых. И мы умираем в одиночестве. Дома престарелых - это места децивилизации стариков".

"В своей книге "Очерки истории смерти на Западе", опубликованной в 1975 году, историк Филипп Ариес хорошо описал такую эвакуацию смерти в наших обществах. Быть слабым и немощным стало неподобающим: "Благоразумие представляется как современная форма достоинства". Ставшая всемогущей медицина склонна инфантилизировать пациента: "Он лишен своих прав и, в частности, некогда существенного права познать свою смерть, подготовить и организовывать ее. И он позволяет так с собой поступать, потому что убежден, что это для его же блага". Вывод Филиппа Ариеса ясен: "В сознании заболевшего человека медицина заменила смерть болезнью".

"Смерть становится прежде всего административным социальным фактом? Мишель Уэльбек в этом убежден, он пишет о пациентах Covid-19: "Умершие без малейшего свидетельства жертвы сводятся к галочкам в статистике ежедневных смертей, и в беспокойстве, которое распространяется среди населения по мере увеличения их общего числа, есть нечто чрезвычайно абстрактное". Жан-Пьер Буа недалек от такой же мысли: "В наши дни мы больше не умираем, в домах престарелых или в больницах мы можем лишь скончаться". Кризис коронавируса, в конечном счете, лишь пролил свет на тот процесс, который уже начался несколько десятилетий назад", - резюмирует Slate.fr.