Иностранная пресса о России и не только

Согласитесь, это странный повод для празднования: затянутая и не совсем искренняя речь, произнесенная за закрытыми дверями и обращенная к лидерам страны с каменными лицами, страны, которой больше не существует. Тем не менее я не хотела бы, чтобы 50-летняя годовщина знаменитой "секретной речи" Никиты Хрущева - в которой он обрушился на Сталина и сталинизм во время XX Съезда советской коммунистической партии 25 февраля 1956 года - прошла незамеченной.

Мы, в конце концов, являемся свидетелями другого исторического момента. Госсекретарь США Кондолиза Райс только что объявила, что мы потратим 75 млн долларов на поддержку демократии и борьбу с тоталитаризмом в Иране, где находятся тысячи наших солдат, которые собирают страну по кусочкам после краха другого тоталитарного режима. Так как секретная речь Хрущева стала первым шагом в том, что оказалось очень длительной борьбой за прекращение тоталитаризма в Советском Союзе, сейчас стоит вспомнить, что за обстоятельства были тогда.

По сути, речь Хрущева (которая оставалась секретной не слишком-то и долго, польские коммунисты "слили" ее израильтянам, которые ознакомили с ней Запад) была частью театра, четырехчасовым разглагольствованием, в котором новый советский лидер осудил "культ личности", окружавший Сталина, и пытки, и признал, что массовые аресты и депортация тысяч и тысяч человек породили в его стране небезопасность, страх и отчаяние.

Несмотря на то что это стало международной сенсацией - до тех пор ни один советский лидер не говорил так открыто - речь не рассказала всей правды. Хрущев обвинил Сталина во многих преступлениях, но искусно обошел те, в которых был замешан он сам. Как рассказывает Уильям Таубман, автор книги "Хрущев: человек и его эра", в действительности советский лидер с энтузиазмом участвовал в сталинском терроре, в тех самых массовых арестах, которые он осудил впоследствии. Речь Хрущева одновременно была нацелена и на освобождение его соотечественников, и в той же степени - на консолидацию его собственной власти и запугивание партийных оппонентов, поголовно и активно участвовавших в терроре.

Как бы то ни было, после речи на XX съезде и в стране, и вне Советского Союза появились большие надежды на перемены. Однако последовавшая культурная и политическая оттепель оказалась настолько же амбивалентной, насколько и сама речь. Одних заключенных освободили, других нет. Одни смелые произведения литературы опубликовали, другие нет. Сам Хрущев, казалось, никак не мог решить для себя, что и в какой степени должно измениться, но это не имело никакого значения: через десять лет он был отстранен от власти обиженными неосталинистами. Прошло еще двадцать лет, прежде чем Михаил Горбачев, один из молодых коммунистов, потрясенных секретной речью Хрущева, возобновил дискуссии о преступлениях Сталина и наконец запустил реформы, которые обрушили систему.

В этом кроется урок для тех, кто хочет свергать тоталитарные режимы, и он заключается во времени: смерть диктатора или ниспровержение его памятников не обязательно означают, что произошла полная политическая трансформация или даже что ее стоит ждать в ближайшем будущем. Наоборот, для того, чтобы политический класс освободился от авторитарных позывов, требуется много, очень много времени - более чем одно поколение. Людям не так-то легко отказаться от идеологии, которая принесла им богатство и власть. Люди не могут быстро сменить привычки, которые они культивировали всю жизнь. Даже люди, которые хотят реформировать свою страну - а в некоторой степени реформировать страну хотел и Хрущев - не обязательно в состоянии заставить себя говорить или делать то, что нужно. Разумеется, сложно проводить политические реформы, которые могут приблизить собственный выход на пенсию.

Это не значит, что диктатура должна длиться вечно. Несмотря на репрессивные инстинкты нынешнего руководства, Россия изменилась за 50 лет до неузнаваемости. Однако эта трансформация была постепенной, негладкой и сложной для понимания и поддержки нетерпеливых американцев. Все подобные трансформации сложны для понимания и поддержки нетерпеливых американцев, и, вероятно, так будет всегда. Но, если судить по истории, у нас нет иного выбора, кроме как попытаться понять и поддержать.