Иностранная пресса о России и не только

Битва вокруг проекта закона о "первом трудовом контракте" (ПТК) лишний раз показывает: французам не нравится то, в каком направлении развивается их общество. Они видят, что их знаменитая социальная модель неудачна и, возможно, зашла в тупик: массовая безработица, сохраняющаяся уже тридцать лет, невозможность социального роста, истощение возможностей интеграции, усилившаяся угроза безопасности, бездонная пропасть бюджетного дефицита. Все опросы показывают: французы - самые озабоченные, самые пессимистичные в отношении собственного будущего европейцы. Они сознают необходимость перемен. Они видят напор глобализации, усиление мощи Китая и Индии, безжалостность новой конкуренции. Они замечают, что все остальные европейские страны быстро приспосабливаются к ситуации. Лишь незначительное большинство верит в химеру национальной самоизоляции под трехцветным знаменем. Можно ли не замечать тот факт, что каждый четвертый француз, занятый в частном секторе, живет за счет экспорта, а Франция поглощает больше иностранных инвестиций, чем все остальные страны континентальной Европы? Французская психодрама заключается в том, что каждый понимает необходимость сдвигов, но большинство их опасается.

В большинстве своем французы не хотят либерального решения. Они в большей степени, чем остальные европейцы, надеются на мощь государства, даже когда оно назойливо и неэффективно. Они опасаются децентрализации (якобинские традиции, при всем их архаизме, сохраняют популярность), они цепляются за существующие коммунальные услуги, испытывают аллергию к эксперименту, к дифференциации. Они мечтают о том, чтобы их дети стали чиновниками, а государство излечило социальные болезни. Не следует обобщать. Не вся Франция привержена корпоративизму и консерватизму, не вся она влюблена в статусы, государственную поддержку, кодексы и регламентации. Есть две Франции: одна действует, другая страдает, одна создает новое и открывается, другая защищается и пребывает в тревоге. Уже более двадцати лет защищающаяся Франция одерживает верх над Францией наступающей. Все крупные социальные конфликты - более мощные и более частые здесь, чем в остальных странах Европы, - упираются в социальные завоевания. Для одних это частная школа, для других - светскость, для третьих - медицинская страховка или пенсия. Французы не хотят реформ, которые требуют стольких шагов назад. Они прекрасно видят, что их модель шатается, начинает агонизировать, но наотрез отказываются прибавлять к одной неустойчивости другую. Они пытаются выиграть время, они смотрят на либерализм как на палача, которого они умоляют дать им еще секунду.

Поэтому битва вокруг ПТК ничем не напоминает май 1968 года. Тридцать восемь лет назад утопия выглядела надеждой, новым изобретением. Напротив, сегодня демонстрации, забастовки, захваты зданий являются актами сопротивления. В 1968 году многие мечтали о счастливом будущем - в 2006 году многие опасаются еще более мрачного будущего. Место химеры заняло беспокойство, на смену лозунгу "под мостовыми - пляж" (один из лозунгов французской "студенческой революции" 1968 года. - Прим. ред.) пришло "под мостовыми - ад". Ни в левом, ни в правом лагере ничто реально не изменилось. С 1981 года все без исключения партии парламентского большинства, а следовательно, и все кабинеты, были побиты. Франция протестует против перемен и рано или поздно карает всех премьер-министров, которым не удается остановить часовые стрелки времени. Ни один другой европейский народ не сражается против нового мира с таким упорством.

В значительной мере эта французская исключительность объясняется той невозможностью общения между гражданами и властью, между правителями и управляемыми, между начальниками и подчиненными, которая постепенно установилась в стране при Пятой республике. Речь президента, правительственная педагогика, серьезные политические дебаты - все это постепенно ушло в прошлое: больше нет ни коллективного проекта, ни национальной идеи, ни силовых линий, ни политического горизонта. Франция гребет не двумя веслами, а только одним - кормовым. Пятая республика усилила институты исполнительной власти в ущерб народным собраниям, контролю и контр-власти. И так - по всей вертикали государственной иерархии. В правительстве, в регионах, в департаментах, в муниципалитетах - повсюду ощущается гегемония исполнительной власти, а контролеры ушли в тень. Объяснения, переговоры, компромисс, консенсус, социальный диалог - все это забыто. В этом смысле Доминик де Вильпен - это квинтэссенция, логическое завершение постмонархического "разговора с самим собой". Если Франция отличается от остальной Европы своим упорным неприятием перемен, которые воспринимаются как угроза, то это потому, что на сей счет в стране никогда не было дебатов. Правые проводят либеральную политику упорно, но скрытно, провозглашая свою приверженность традиционной французской социальной модели (Ширак, де Вильпен), они осуждают социальный разлом (Ширак), воспевают достоинства экономического патриотизма (де Вильпен). В общем, они говорят одно, а делают другое, предпочитая раздвоение личности объяснению и диалогу.

Не лучше ведут себя и левые. Они колеблются между "фронтом отказа" и стыдливым социал-демократизмом, но не решаются на серьезные дебаты, боясь, что в этом случае им придется признать, что они расколоты или - хуже того - переживают мутацию. Они - не считая Сеголен Руаяль (одна из деятелей Социалистической партии. - Прим. ред.) - отвергают блэризм, но кто из них реально переосмыслил или хотя бы попытался перенести на национальную почву единственно приемлемую модель, примиряющую социальную справедливость и экономическую эффективность, конкуренцию и солидарность - скандинавскую модель?