Иностранная пресса о России и не только

Примерно через два часа после начала осады школы в Беслане около гаража в 10 метрах от плацдарма разворачивающейся резни стояли два местных жителя, обсуждая вопросы автономии Северной Осетии. Один из них - приземистый, небритый, благоухающий вчерашним самогоном - держал в руках древнее охотничье ружье. Повернувшись ко второму, он сказал: "Федеральные войска проводят зачистку здания. Но это неправильно. Мы, местные ополченцы, должны делать это. Это наша школа".

Резня в Беслане по своей жестокости уступала только полному хаосу. Москва, казалось, умыла руки. Почти весь бой провели отряды невероятно мужественных молодых бойцов спецназа МВД. Десять бойцов элитного подразделения "Альфа" расстались с жизнью. Но по большей части пальба - пальба, которая заставила боевиков взорвать свои бомбы, - исходила от местных вооруженных жителей. Ни одному опытнейшему российскому эксперту не пришла в голову мысль поставить заграждение, чтобы держать их подальше.

Сегодня школа открыта для посещения, она стала своего рода мемориалом, цель которого - распалить и без того перевозбужденное местное население до состояния яростной злобы и скорби. Через четыре дня после окончания кризиса местные дети играли с кусками плоти, оставшимися от тел боевиков. В центре игровой площадки валялся невзорвавшийся танковый снаряд. Вооруженные мужчины преследовали швейцарского журналиста, приняв его за террориста. Москва так и не ввела здесь своего контроля.

Теперь, спустя почти три недели после окончания осады, Кремль использовал трагедию для расширения своей власти в регионах и перекройки парламента с целью сделать его более покорным путинской администрации. Министерство иностранных дел заняло себя жалобами по поводу политического убежища чеченца Ахмеда Закаева в Лондоне.

Грузия, где, как утверждает Россия, прячутся боевики, ежится от угрозы упреждающих ударов. Однако граница между Северной Осетией и Ингушетией, откуда пришли некоторые из боевиков, участвовавших в захвате, по-прежнему плохо охраняется, несмотря на все более громкие разговоры о межэтнической войне.

Полное отсутствие контроля и, кажется, даже интереса к окончанию и периоду после бесланской трагедии выглядит несколько парадоксально, если мы вспомним о вопросе, который собрал нас всех здесь. Чеченский конфликт продолжает куриться уже более десяти лет из-за того, что Россия настаивает на своей территориальной целостности. Однако в Беслане и даже в Чечне российская целостность - это чисто номинальный вопрос. Эта целостность не подкреплена никакой действительной ответственностью в правлении.

Чечня, разбитая и доведенная до озверевшего состояния республика, в 1997-1998 годах доказала свою неспособность самостоятельно управлять на своей территории без перегибов и крайностей шариата и нарушений прав человека, настолько же ужасных, как и те, что допускают российские войска по отношению к населению. Она также стала источником исламского экстремизма в регионе, где мусульманский радикализм находит плодородную почву. Европа в целом заинтересована в том, чтобы этот черный ход оставался безопасным.

Однако Москва, как откровенно продемонстрировала трагедия в Беслане, не может сделать этого. Она не сумела предотвратить такую радикализацию боевиков, что их нынешние зверства просто не поддаются описанию. Она даже не возвела необходимый кордон вокруг места осады, и это было сделано лишь через два часа после того, как все закончилось.

Северная Осетия - это не Чечня, однако она страдает от того же безразличия Кремля к людям в южных республиках. Москвичи часто боятся выходцев с Северного Кавказа как странных, непредсказуемых, вспыльчивых людей, которых лучше держать в узде или избегать.

Даже президент Путин бывал в Грозном так редко, что во время своего последнего визита удивленно заметил, как "ужасно" все выглядит с вертолета. А люди-то думали, что он это знает. Это он дал приказ подвергнуть город ковровой бомбардировке во второй раз всего четыре года назад.

Путин попытался произнести правильные слова о сохранении порядка и стабильности в регионе. Беслан, как предполагается, опечатан после осады. Однако целая республика остается открытой. Может быть, Москва решила позволить жителям Северной Осетии выплеснуть свою месть и скорбь. Может быть, она решила, что слишком опасно вмешиваться сейчас в эту кашу. Или, что еще более тревожно, может быть, Путин дал приказ, однако его правоохранительные органы оказались слишком коррумпированы и некомпетентны, чтобы выполнить его. Это и есть ключевая проблема путинского полицейского государства.

Москва может ограничить передвижение, принять новые законы и усилить меры безопасности, но нет тех, кто должен реализовывать эти меры. Во время проверки безопасности в московском аэропорту через неделю после осады женщина-милиционер записывала имена пассажиров, прибывших с юга. Она долго выясняла, как правильно пишется мое имя. Скопилась очередь, и двое коллег пробрались через линию контроля без проверки. Никто и не заметил.

Путин пытается построить полицейское государство без полиции, функциональных сил правопорядка. Его главный прокурор признал, что коррупция делает войну против террора практически невозможной. Однако первые шаги Кремля заключались не во введении антикоррупционных мер в милиции, пограничной службе и в чиновничьей среде, а в усилении своих собственных прямых полномочий. Путин, кажется, до сих пор верит в советский миф о том, что власть порождает подчинение и уважение, несмотря на то, что большая часть страны предоставлена сама себе.

Кремль хочет, чтобы Северный Кавказ был частью его владений, плодородной заводью, которая дает ему геополитический выход к Каспию. Однако нигде - от российской милиции до президентской администрации - идея об управлении этой территорией не сопровождается ни малейшим чувством ответственности или подотчетности. Так что, когда Беслану больше всего была нужда федеральная интервенция - 3 сентября, он был брошен на произвол судьбы, трагически непредсказуемой судьбы.