Мы потеряли Россию? Вопрос не нов - ученые 20 лет ставят его на повестку дня - но он пока не укоренился в умах западных руководителей. Укоренились лишь те вопросы, которые мы задаем сами себе, и они не ограничиваются лишь осуждением некрасивого мира, формирующегося у нас на глазах, вызывая у нас удивление, как что-то неожиданное. Как что-то, чего мы не хотели, и вовсе необязательно, как что-то неожиданное. То, что нас удивляет, не всегда является удивительным и, быть может, не всегда нежеланным. Задаваться вопросами всегда полезно, особенно если речь идет о собственной неподготовленности или о том, что не сделано. Если используется долгая память, а не короткая, удобная в данный момент и подтверждающая готовые мнения, которые мы обожаем. Запад не умеет этого делать, и по этой причине так трудно противостоять драме одного государства - России - решившего вернуть себе военную мощь путем разжигания войны в Грузии.
Уже много говорилось о возрожденной советской агрессивности, о России, ведомой пагубным инстинктом, повторяющей 40 лет спустя с крайней жестокостью то, что стало советским вторжением в Прагу.
Но тот, кто действительно задается вопросами, не может довольствоваться такими объяснениями, он докапывается до сути, не радуется тому, что сумел создать себе нового монстра, которым можно воспользоваться в ходе предвыборных кампаний. И если в Европе вновь встает русский вопрос, так это потому, что холодная война в 1989-1990 годах закончилась неудачно: без той мудрости, которая созидает, а не разрушает. То, что мы называем миром, воспринималось не как мир в России, а как двойная угроза: в психологическом плане - как унизительная деградация, а в политическом - как нарушение равновесия и окружение. Это правда, прошлое в Москве проявляется в форме искушения: и это протяженное прошлое, как советское, так и русское. Обширное оно и для Запада, где вновь вспоминают о европейских войнах ХХ века и о более или менее разумных способах выхода из этих войн.
Здесь также требуется память, если она не используется для подкрепления уже готовых идей. И память возвращает нас к Первой мировой войне, а не к приходу к власти Гитлера, к ошибкам 1919 года, а не к уступкам со стороны демократических стран в 1938 году. Существует книга, помогающая понять настоящее лучше, чем многочисленные анализы о вернувшемся к жизни медведе: об этом писал в 1919 году Джон Мейнард Кейнс, и называется книга "Политические последствия мира". Это суровое осуждение невежественности победителей в отношении поверженной Германии. Побежденного, который должен был, по словам француза Клемансо, быть униженным, разбитым. Версальский договор "был не благородным или, попросту, справедливым", а современной "версией карфагенского мира": если говорить точнее, то миром, за которым последовала вторая пуническая война, в результате которой Карфаген был вынужден платить огромные контрибуции и отказаться от всех заморских территорий (в частности, от Испании), африканских земель, военного флота и слонов. В конечном итоге город был разрушен, проклят. Карфаген delenda est (должен быть разрушен) - Россия delenda est. Западные страны не произносили такие слова, но в отношении России эти слова как будто были сказаны. Кейнс также говорит, что войны имеют неизбежные последствия: по-настоящему пагубными являются "несчастья, которых можно избежать".
Урок выучили победители во Второй мировой войне, у которых было совершенно иное отношение к побежденному. Германия не подвергалась унижению, она была трансформирована в участника и дольщика мира. Европейское единство проявилось в следующем: восстановление всех государств, а не только одного, и совместное использование двух важных в военном отношении ресурсов: угля и стали. То же самое могло бы произойти и сегодня по энергетическому вопросу между Европой и Россией, как предложил Серджио Романо ("У русских есть нефть и газ, у нас есть капиталы, технологии и экономическая культура, в которых русские нуждаются").
Меж тем вплоть до сегодняшнего дня мы шли дорогой 19-го года, которая была избрана с необычайной легкостью по причине некомпетентности. Некомпетентности двух администраций (Клинтона и Буша), вызывающей еще большее изумление, если брать в расчет то, что в Америке нет недостатка в тех, кто знает Россию. Но Европа недалеко ушла от Америки: она забыла о своих основах и одновременно с этим не смогла изобрести мир с Россией, понять ее страхи, защитить вновь прибывших с Востока. Поначалу достижения вселяли уверенность: после воссоединения Германии Горбачеву было обещано, что новая европейская безопасность действительно будет общей и что НАТО не будет расширяться. Но союз был непродолжительным: Европа проглотила разрушение Чечни, но взамен любая идея относительно общего порядка исчезала, а в ответ на тревоги российской стороны следовала рассеянная реакция. Россия страдала из-за непрочных границ и из-за существования огромной диаспоры (16-17 млн русских в независимых государствах бывшего СССР), но эта реальность игнорировалась, когда Клинтон принял решение о первом расширении НАТО в 1994-1995 годах.
Расширение отвечало интересам и страхам восточноевропейских стран, которые Брюссель не умел развеять, и Клинтон поставил Россию перед свершившимся фактом. Он ничего не стал обсуждать с Москвой, он обошелся с ней как с побежденным. Он не доверял России и одновременно с этим недооценил опасности: он мыслил на короткую перспективу, ведомый лобби и предвыборными целями. Он верил в неизменную мировую гегемонию США. Он и представить себе не мог, что Москва восстановит свой экономический и политический потенциал. Когда Буш задумал расширение НАТО за счет Украины и Грузии, возмущение России достигло верхней точки.
Москва не в одиночку эксгумировала труп холодной войны. По словам Кремля, это сделал Вашингтон, когда воздвиг новую стену в Европе, сместив ее на восток. Вслед за этим последовали другие провокацию. В 2001 году Буш вышел из Договора об ограничении систем противоракетной обороны (ABM) - который на протяжении 29 лет сдерживал развитие наступательных ядерных вооружений - и пообещал разместить элементы системы противоракетной обороны в Польше и Чехии. В 2003 году он в одностороннем порядке осуществил вторжение в Ирак и увеличил число военных баз в Центральной Азии, разрушив солидарность с Москвой, возникшую после 11 сентября. В 2008 году он поддержал отделение косовцев. На протяжении нескольких лет он вооружает непримиримый грузинский национализм и использует его, как это делает Маккейн, чтобы одержать победу над Обамой. Мир после 90-х годов, как кажется, не против России, но, безусловно, это не мир с Россией.
В Америке звучат критические голоса. Самым отчетливым был голос Джорджа Кеннана, теоретика политики сдерживания в годы холодной войны, который удерживал Клинтона от расширения НАТО: "Это станет самой фатальной ошибкой США в период после завершения холодной войны. Это решение разожжет националистические и антизападные тенденции в российском общественном мнении, будет иметь губительные последствия для развития демократии в России, восстановит атмосферу холодной войны в отношениях Восток-Запад, подтолкнет российскую внешнюю политику в направлении, резко противоположном нашим настроениям". На сторону Кеннана встали ученые, не занимавшие в прошлом просоветских позиций: переговорщик по проблемам разоружения Пол Нитце, журналист Томас Фридман, ученый Майкл Мандельбаум, исследователь сталинизма Роберт Конквест. Но к ним не прислушались, потому что американская политика сегодня больше прислушивается к этническим лобби, чем к настоящим экспертам: их мнение было скрыто, как и minority report (особое мнение) Стивена Спилберга. Незадолго до грузинской войны Киссинджер извлек на свет minority report, выступая против расширения НАТО за счет Украины.
По этим причинам сегодня настал час Европейского союза: обладая необходимыми знаниями, Европа понимает, каких ошибок можно избежать при достижении мира. Нельзя игнорировать страхи восточноевропейских стран, требуется общая система обороны, которая их защитит, но необходимо прояснить один момент. Политические курсы, которым следовали до последнего времени, создавали хаос, а не мир. Чтобы иметь более эффективную безопасность, Европе надо сегодня изобрести мир с Россией, а не против нее, и усилить автономность от Соединенных Штатов, а не сокращать ее.