Даже сегодня Россию следует понимать в контексте травмы, определившей ее характер, - распада СССР

В своей прощальной статье для Guardian ("Как я научился любить Владимира") Ник Пейтон Уолш описал Россию и бывший СССР спустя десятилетие с тех пор, как я написал на ту же тему, будучи корреспондентом FT в Москве в начале 1990-х годов. Нет смысла что-то додумывать, и я не хочу этим заниматься: он был активным и вдумчивым хроникером в своей тематике, а его последняя длинная депеша - та, в которой он, как и в своих материалах, признает сложности, противоречия и повторы уже виденных сюжетов, с которыми сталкивается любой, чье ремесло заключается в необходимости наблюдать за происходящим в России. Только тот, кто подобно Джону Риду с его "10 днями, которые потрясли мир" надевает идеологические шоры перед тем, как пересечь границу, может произвести на свет цельное повествование о триумфе или отчаянии.

Это серия наблюдений, а не попытка что-то уточнить и не спор. И главное наблюдение - это такое утверждение: распад СССР, включавший в себя смерть коммунизма и управляемого им государства с командной экономикой, был всеобъемлющим кризисом, и многое из того, что за ним последовало, вплоть до сегодняшнего дня, следует рассматривать в свете этого события или событий.

Это было экономическим крахом, "породившим" 15 государств там, где прежде было одно, и ни у одного из них не было адекватной, а в некоторых случаях - хоть какой-то, системы или сети эффективного управления. Для многих советских граждан, особенно на Кавказе, где жестокие войны сменяли друг друга в Грузии, Армении, Азербайджане, Северной и Южной Осетии и, конечно, в Чечне, это было кровавой катастрофой.

Было и освобождение - мысли, слова, печати и вещания (хотя в значительной мере это было достигнуто уже в период гласности, в последние годы правления Михаила Горбачева). К этим благам нельзя относиться пренебрежительно как слишком незначительным и, судя по моему опыту частых поездок туда, к ним и не относятся таким образом. Уолш пишет, что "множество людей говорили мне: "Тогда (в советские времена) мы жили хорошо, но это был кошмар". И это так; правда, жизнь огромного множества других людей не была благополучна, даже по советским меркам, хотя и была безопаснее.

У этого огромного кризиса много жертв, хотя и меньше, чем при крушении других империй: как гласит шотландская поговорка, могло быть и хуже. Гораздо хуже: в славянских государствах - в России, Белоруссии и на Украине - не было или почти не было вооруженных конфликтов, только мелкие стычки, когда страны Балтии первыми добивались независимости; грязная, но сдержанная сепаратистская борьба в славянском Приднестровье, провозгласившем независимость от Молдавии; и достаточно насилия и/или репрессий в Центральной Азии, за исключением Киргизии и Казахстана. Всем странам пришлось отстраивать системы управления из руин советских систем, и они разнятся от сравнительно успешных, ориентированных на Запад Эстонии, Латвии и Литвы до тираний Туркмении и Узбекистана.

1990-е годы, десятилетие, предшествовавшее командировке Уолша, были временем, когда славянские государства, равно как и другие, пытались вытравить коммунизм и командную экономику. Тогда я утверждал, что участие верхов и низов советской номенклатуры в различных формах грабежа и мошенничества сделали для мирного "перехода" гораздо больше, чем МВФ, Всемирный банк и помощь, организованная Западом, которые были главным средством связи между Россией и западными государствами. И хотя Уолш прав, когда говорит, что президент Борис Ельцин был, пожалуй, опаснее для своей администрации, будучи трезвым и активным, чем пьяным и страдающим от депрессии (что случалось нередко), но справедливо и то, что проблема, как и во всех постсоветских государствах, заключалась в полном отсутствии институций. Институции были - институции партийно-государственной командной экономики - и они исчезли. Распад СССР произошел не в последние недели 1991 года, он шел на протяжении всех 1990-х годов.

Это и правда было время BMW с тонированными стеклами и олигархической "прихватизации". Но олигархи, вовсе не симпатичные и движимые жаждой наживы, тоже не были проблемой. Когда понятие частной собственности было лишено негативного оттенка времен коммунизма - важная цель, достигнутая радикалами, объединившимися вокруг Егора Гайдара, собравшего команду, которая провела в правительстве всего год, в начале постсоветской эпохи - ничего, кроме "прихватизации", и быть не могло, и последняя проникла на все уровни и во все регионы.

Как говорит историк из Принстона Стивен Коткин в лучшем сжатом описании этого периода ("Предотвращенный Армагеддон"), "в России не было и не могло быть подготовленного перехода к рынку. Это было хаотичное инсайдерское разграбление советской эры, уходившее мощными корнями глубже 1991 года и имевшее последствия, простирающееся далеко в будущее".

Владимир Путин, наконец-то завоевавший любовь Уолша, извлек выгоду из четырех разных моментов. Первым было то, что хаос 1990-х годов начинал сам по себе входить в колею. Новые силы, во многом основанные на советских моделях (цитата из анонимного советника Путина: "решения наполовину советские" - в данном случае уместна), заняли свое место. Распределение собственности произошло, и хотя ее можно переделить (как в случае с огромными владениями Михаила Ходорковского, а могут быть и другие), это был минимальный базис функционирующей экономики.

Второй момент - это то, что в настоящее время экономика функционирует за счет огромного роста нефтяных цен, "блага", которое станет проклятием, если остановит структурные реформы, что, похоже, и происходит - но пока это на пользу Путину и уровню жизни многих россиян.

Третий момент - это то, что Путин и его ближайшие советники вышли из КГБ и имели меньше сдержек по поводу применения силы в Чечне, чем окружение Ельцина, и чувствовали, что имеют право вести войну с ужасающими потерями до сегодняшней бесспорной, хотя и шаткой, победы.

Четвертым является стремление россиян к стабильности. Оно считалось характерной для русских чертой, объясняющей их любовь к автократии, но, на мой взгляд, ее точнее можно объяснить присущим всем людям желанием, чтобы жизнь была предсказуемой и безопасной.

Благодаря четырем вышеупомянутым моментам, российский президент смог дать это ощущение безопасности и возглавить - как живо описал Уолш - рост среднего класса, на который Гайдар возлагал все свои надежды на успех. Он также сумел извлечь выгоду из того обстоятельства, что россияне видели в нем надежного правителя, который способен даже взять реванш за национальные унижения (как считают многие) времен Горбачева и Ельцина.

Все это приносит удовлетворение российским правителям и некоторое облегчение людям. Но это может оставить в памяти негативный след, если Путин ограничит демократический выбор и усилит контроль над СМИ, и ничто в рассказе Уолша не позволяет надеяться, что он этого не сделает.

Институты свободного и решительного парламента, честной и независимой судебной системы и разноплановых и критически настроенных СМИ все еще не созданы. И хотя фундамент для их создания сейчас наиболее многообещающий со времен Михаила Горбачева, ничто не указывает на то, что это является приоритетом. Наоборот: все свидетельствует о том, что пропутинский парламент был собран с помощью кремлевских денег, выкручивания рук и контроля над СМИ. Что суды коррумпированы больше всего своим непрекращающимся подчинением государству, которое преследует свои интересы, а информационные источники задавлены.

Я связан с российской НПО, с Московской школой политических исследований, которая 15 лет пыталась распространять идеалы демократии на различных конференциях, лекциях и дебатах по всей России. Ей удавалось делать это так активно потому, что ею руководят выдающиеся русские деятели. Однако им помогали крупные денежные средства из западных источников, начиная от Британского фонда ноу-хау и заканчивая Корпорацией Карнеги и Советом Европы.

Сейчас эта организация оказалась под ударом, ее лидеров преследуют, а ее фонды и даже ее будущее под угрозой. При этом МШПИ высоко патриотическая организация: она хочет работать и всегда работала ради России и россиян, свободных в мыслях и поступках, способных достойно стоять бок о бок с западными демократиями и живущих в великой (во всех смыслах) европейской стране, которой Россия могла бы стать.

Именно этого понимания и не хватает: что величие России сейчас не в восстановлении советской гордости, а в том, чтобы помочь в реконструкции более широкого европейского демократического пространства. Ее приверженность этим задачам могла бы действительно потрясти мир - и сделать его лучше.