Джордж Буш и его команда могут гордиться тем, что, напав на Ирак, они поставили исход демократического голосования - а тем самым и перспективы установления мира - в зависимость от доброй воли религиозных лидеров. Несмотря на надежды, которые хотелось бы связать с демократическими процессами в Ираке и Израиле, обратный эффект американской политики грозит получить свое подтверждение в обоих случаях.

Разумеется, самое худшее - не всегда самое вероятное. Но даже если демократия в конечном итоге победит, всегда можно опасаться, что она будет сугубо формальной, подчиненной на практике религиозной власти. Ведь в этом уголке земного шара лишь религиозные лидеры способны умерить страсть фанатиков, движимых безграничной волей к уничтожению.

Разумеется, мусульманские фундаменталисты объявили войну Западу задолго до иракского конфликта: их ненависть питал ближневосточный кризис. Тем не менее факт остается фактом: война в Заливе 1991 года и скандальное присутствие американских войск на священной земле Саудовской Аравии заставили исламистских террористов радикально изменить свои стратегические планы. С тех пор они не прекращали использовать неверные шаги американцев, чтобы из нескольких сотен боевиков превратиться в войско численностью в десятки тысяч человек, найти в мирном населении поддержку, необходимую для объявления джихада и получить возможность сеять террор по всему миру.

Провокации 11 сентября предшествовало единодушное принятие американским сенатом в 1998 году Акта об освобождении Ирака. Объявление Соединенными Штатами войны Ираку, последовавшее за терактом, было для Усамы бен Ладена долгожданным божественным подарком: ослепленный желанием стать равным своему отцу, Джордж Буш-младший очертя голову устремился в ловушку. Последствия этой стратегии мы сегодня воочию видим в Ираке и на Ближнем Востоке.

При всей доброй воле Махмуда Аббаса и Ариэля Шарона, при всей их демократической легитимности и глава Палестинской администрации, и израильский премьер-министр знают, насколько хрупко их положение. Палестинцы выбрали Аббаса в надежде на возвращение к нормальной жизни, что во многом зависит от израильтян. Если правительство Шарона не восстановит достаточно быстро свободы передвижения, теракты возобновятся.

Но Шарон не может ослабить меры контроля, не подвергшись при этом обвинению со стороны своих экстремистов в поощрении терроризма. Махмуд Аббас готов к этому, и не случайно сразу же после выборов он высказался именно за демилитаризацию, а не за прекращение интифады, и сыграл на двусмысленности слова "джихад", которое может обозначать как насилие, так и усилие души.

В свою очередь, израильский премьер-министр взвалил на себя большую ношу, отказавшись от колонизации сектора Газа, за которую раньше сам ратовал. В то же время он следит за поведением палестинцев Газы и готов отложить на неопределенный срок заключение любого мирного соглашения, если террористы будут использовать сектор как базу для нападений на Израиль. Но Махмуд Аббас не в состоянии предотвратить акции смертников, которых не могут остановить ни разум, ни сила.

При таком положении вещей, учитывая ухудшение ситуации в Ираке, никакое американское посредничество не имеет ни малейшего шанса достичь результата. Это и означает, что игру могут вести лишь "умеренные" религиозные лидеры - единственные, кто способен противопоставить террористам текст Корана.

Ситуация в Ираке, по существу, примерно та же самая. Если выборы 30 января и массовое участие в них шиитов и дает какую-то надежду, то возлагать ее следует не на премьер-министра Алауи, американского протеже, а на мудрость аятоллы Систани.

Как бы ни ненавидели друг друга шииты, сунниты и курды, они достаточно настрадались в результате трех войн и 11 лет блокады. Маловероятно, что большинство из них хотело бы добавить к этим бедам еще и гражданскую войну. Арбитром может выступить шиитская сторона, у которой существует религиозная иерархия, тем более что иракские шииты держатся за свою национальную специфику и отказываются от теократии по иранскому образцу.

Чтобы Систани, их естественный лидер, стал в полной мере главной фигурой в игре, нужно, чтобы у него появился суннитский партнер по переговорам, пользующийся сопоставимым престижем, способный оказать нажим на фундаменталистов-террористов. Но суннизм не знает ни Церкви, ни иерархии. Эскалация террора продолжается при пособничестве шиитских экстремистов, не менее страстно желающих поставить американских оккупантов перед дилеммой: либо "увязание" в конфликте, либо уход из страны.

В отсутствие местной суннитской власти, обладающей достаточным авторитетом, лишь совместная дипломатическая кампания США и Европы имеет шанс побудить к посредничеству мусульманские страны. Ливийский лидер Каддафи только и мечтает об этом. Можно также вообразить, что в случае острой необходимости какая-нибудь международная исламская конференция сумеет подорвать потенциал терроризма, оказав нажим на религиозных фанатиков во имя их же религии.

Эта перспектива явно не дает повода к восторгам. Она ни в коей мере не вписывается в мечту о демократическом, светском и либеральном "конце истории", о котором в 1989 году написал в своей знаменитой статье Фрэнсис Фукуяма. К счастью, история пишется извилистыми линиями. Чтобы посредничество религиозных деятелей стало возможным, нужны большие дипломатические маневры, в которых Европе, и особенно Франции, придется сыграть решающую роль. Видимо, это будет одним из направлений французской внешней политики. Но если для ее успеха нужно принять Турцию в Европейский союз, то возникает вопрос: не станет ли это дипломатической победой, купленной ценой поражения?