В Петербурге второй день учебного года. В воскресенье вечером можно было увидеть семьи, возвращающиеся в город на машинах и трамваях с охапками оранжевых и ярко-красных георгинов, пурпурных и розовых гладиолусов, срезанных на дачных участках.

Вчера утром все стало ясно: с восьми часов утра городские улицы и набережные, освещенные солнцем, играющим на дворцовых фасадах, заполнили идущие в школу дети с огромными букетами.

Маленькие девочки держали их над головами как знамена, мальчики крутили ими как булавами. У школьных дверей, подобно оперным дивам, стояли учительницы, получающие дань от своих учеников, в самых больших букетах тонули директора школ, прижимающие к груди целые сады. Все это напоминало своеобразную фиесту - начало учебного года, конец лета.

Это не похоже на привычный для Запада образ России. Мы постоянно слышим о насилии, коррупции, темноте и упадке, слабости или отсутствии функционального гражданского общества, сползании к авторитаризму, замене неэффективной советской системы мафиозной анархией, о чеченской проблеме и угрозе терроризма.

Но, находясь здесь, едва ли воспринимаешь все так. Может быть, как все время говорят, Петербург - это еще не Россия, и рукотворная декорация заслоняет более жесткие и суровые реалии жизни.

И все же этот город, недавно отметивший свое 300-летие (странно, что Петербург при всем своем величии и страданиях так молод, примерно на 70 лет моложе Нью-Йорка), исполнен грации.

Президент Путин - петербуржец, и на украшение города к юбилею было потрачено 500 млн долл. В Англии бытует представление о России как о чем-то неуклюжем, грубом и тяжеловесном, этаком азиатском присутствии на окраине Европы, представляющем постоянную угрозу для самой Европы.

Но здесь Россия выставлена на сверкающую витрину: позолоченные купола и шпили церквей (у которых стены трещат по швам), выкрашенные в розовый фасады дворцов, разваливающихся внутри, набережные каналов, выглядящие как декорации, установленные для всеобщего обозрения.

Для украшения, а также для обеспечения Путина северной резиденцией, правительство - говорят, на частные деньги - восстановило за 200 млн долл. один из полуразрушенных дворцов в западной части города, на берегу Финского залива.

Дворец, на который пошли путинские миллионы, находится в Стрельне. Но здесь все выглядит иначе и напоминает скорее Даллас, чем Петербург: ландшафт, похожий на поле для гольфа, акры сверкающей позолоты и малахитовых плит, фасад, выкрашенный в нетрадиционный для России цвет кофе с молоком, 20 игрушечных коттеджей, предназначенных для делегаций, прибывших в мае на саммит Большой восьмерки, а теперь ставших частью построенного здесь же пятизвездочного отеля и сдаваемых за 3 тыс. долл. в сутки.

Перед дворцом установлена современная копия статуи Петра Великого XVIII в., но отзвуки прошлого, ощущение, что новая Россия является продолжением той, какая была до 1917 года, полностью отсутствует. Странным образом Стрельна выглядит как имитация Америки, как будто бывшая сверхдержава сегодня является просителем и клиентом единственной сверхдержавы, существующей ныне.

В нескольких минутах от нового-старого путинского-царского ранчо в Стрельне, в Ораниенбауме находятся два памятника настоящему, неискаженному миру царской России. Китайский дворец, построенный для Екатерины Великой в 1760-е годы и чудесным образом сохранившийся во время войны, навевает воспоминания о российских развлечениях.

Это тонкая красота рококо. Розовые и голубые стены, изображения румяных муз в прозрачных платьях, гирлянды плюща, мейссенский фарфор и французская мебель. Здесь нет ничего тяжеловесного, все легко и гармонично. Дворец похож на музыку Моцарта, на Россию, из которой изгнана грубость.

Тропа, вьющаяся среди дубов и вязов, через полмили приводит к самому необычному зданию, какое я когда-либо видел. Оно сейчас на реставрации, и большие куски штукатурки отваливаются от кирпичных стен, но все же можно представить его таким, как прежде, похожим на немножко безумную церковь, где у ярко-голубых стен стоят группы белых колонн - таким был плавающий дворец Екатерины.

С верхнего этажа, находящегося в 80 футах над землей, видны горки для катания на санках, дорожка, по которой принцы и принцессы России эпохи Просвещения зимой ездили на санях, а летом в легких колясках.

Догадывается ли кто-то из нас, английских невежд, о том, что в душе России таится и такой инстинкт? При всем ощущении зла и жестокости, которые растянулись в XX веке на три поколения; с учетом трагедии, нанесшей самой большой стране мира такой урон, что сегодня ее экономика не сильнее голландской; при знании о жестокости абсолютизма (императрица обрела эти шедевры ценой убийства собственного мужа, а затем наградила исполнителя тысячей рабов); при всех странностях России, не является ли величайшей трагедией то, что ее уникальный дух и чувство тонет в мраморно-золотом материализме - худшем из всего, что подарила миру Америка?