Эти несколько строк, написанные им, задыхающимся на затонувшей подлодке, незадолго до смерти, оставят его, если не в истории, то в коллективной памяти целого поколения россиян.

Совершенно верно поступил тот, кто установил у закрытого гроба Дмитрия Колесникова табличку лишь с несколькими фразами: "Здесь темно писать, попробую наощупь. Шансов, похоже, нет. Процентов 10-20. Буду надеяться, что кто-нибудь прочтет. Здесь списки всего личного состава отсеков, которые находятся в девятом и будут пытаться выйти... Всем привет, отчаиваться не надо". Данный текст отличается от первого, опубликованного сразу же после обнаружения записки. Новый вариант более драматичен и страшен. Вполне вероятно, что и это не последняя версия. Ольга, жена погибшего, даже не видела фотокопии оригинала - ей передали лишь машинописный текст. Сказали, что ведется расследование...

Вереница плачущих мужчин и женщин, пришедших отдать Дмитрию последние почести в Высшее военно-морское инженерное училище рядом со зданием Адмиралтейства. Гражданские, матросы, офицеры, сотнями, в молчании, проходят мимо родственников капитана Колесникова, одного из 118, которых все еще пытаются поднять с затонувшего 12 августа "Курска", ставшего для них братской могилой.

Никто или почти никто не оборачивается в сторону, где согласно традиции, сидят родственники погибшего. Отец, тоже подводник, мать, учительница, брат, моряк, служащий на той самой базе в Североморске, откуда в свой последний поход ушел Дмитрий. Ощущается атмосфера некоего общего стыда, подобия всеобщего невысказанного раскаяния за то, что все случилось именно так, хотя могло бы быть совсем по-другому.

И вот, когда прозвучал громоподобный голос отца Богдана, священнослужителя храма Николы Богоявленского, просившего прощения от имени всех, все поняли, что он просит прощения за то, что его не удалось спасти. Головы опустились в знак согласия - непокрытые головы мужчин, головы женщин в платках, головы военных.

Нескончаемая череда ленинградцев, чьи лица будто высечены из мрамора, наподобие тех, что запечатлели в своих черно-белых фильмах Вертов и Эйзенштейн. Других красок просто и быть не могло в это петербургское утро с непрекращающимся проливным дождем. Он проливался на людей, стоявших на улице и дожидавшихся своей очереди среди голых деревьев парка, расположенного между Исаакиевским Собором и зданием Адмиралтейства. Дождь стекал по козырькам фуражек неподвижно стоящих офицеров и проливался на старушек, стоявших у памятника Пржевальскому, "первому исследователю природы Средней Азии", с пивными банками, расшатанными скамейками и красивым бронзовым скульптурным изображением верблюда. Во времена Пржевальского Россия была могущественной империей, хотя атомные подводные лодки появились гораздо позже и при другом режиме. В те времена сначала шли завоевывать мир, а затем занимались изучением природы, как настоящие британские колонизаторы.

Сейчас среди всеобщей тоски, немногим отличающейся от боли, но, как кажется, разделяемой всеми без исключения, проявляется подсознательное ощущение бесполезности этой и многих других смертей в стране, ведущей войну с собой: от Баренцева моря до гор Чечни.

Нелепые похороны на рубеже двух эпох, двух режимов, совершенно различных и непримиримых мотиваций. Абсолютно понятно, что причиной бедствий является не только вражда. Речь идет о сомнениях: как бы не сделать еще хуже. Зал Военно-морского училища, в котором Дмитрию вручали диплом, несет на себе отпечатки этой неуверенности. Наверху, над сценой, гипсовый барельеф Ленина и серп с молотом. Весь церемониал напоминает о советских временах, также как и черная форма моряков, белоснежные колонны актового зала, обернутые красно-черными лентами. Лишь закрытый гроб нарушает традицию, но совершенно понятно, почему - там не на что смотреть. Никого из извлеченных на поверхность нельзя опознать по внешнему виду. Как только тела поднимаются на поверхность, начинается ускоренный процесс разложения. Опознание проводится в спешном порядке.

Между тем, вокруг - ни в головах, ни в сердцах - уже не осталось ничего советского. На фоне незамысловатого изображения штормящего моря и трех бесстрашных кораблей, теперь звучат голоса церковного хора, возносящего мольбу к Всевышнему, который, вероятно, впервые обращает сюда свой взор. И эти корабли сегодня не знают, в каком направлении им идти, совсем как "Курск" затонувший там, где глубина не превышала длины этой гигантской подлодки. Все 117 моряков, погибших вместе с Дмитрием, возможно, были готовы защитить государство, которое еще несколько месяцев назад было уверено в своей безопасности. Но очевидно лишь одно - и их близкие, и миллионы россиян пережили эту трагедию как личную, а сами моряки не смогли защитить себя от государства, которому служили.

Колесникова похоронили на Серафимовском кладбище в 20 метрах от могилы адмирала, Героя Советского Союза. Музыка, траурные марши, речи командующего Северным флотом и полномочного представителя Владимира Путина. Пустые слова, произнесенные в безразличной или враждебной тишине. Однако это большая честь для капитана, не участвовавшего ни в одной войне и погибшего ни за что. Капитана, которого, вероятно, можно было спасти.

Неподалеку от могилы Колесникова на Серафимовском кладбище - братская могила, вторая по величине после той, что на мемориальном Пискаревском кладбище, где захоронены свыше ста тысяч защищавших город в блокаду во время Великой Отечественной войны. В России Вторую мировую войну называют именно так. Надпись на мемориальной доске прославляет "бессмертный подвиг" павших, подвиг, который должен стать примером для будущих поколений. Дождь продолжается. Люди начинают расходиться. И все кажется таким безнадежно далеким от этих слов, от этой истории, в которую превратилась жизнь и смерть ленинградца Дмитрия Колесникова.