Это написано на каждом лице в маленьком городке Беслан. Паническое чувство беспомощности, от которого холодеет в животе у каждой мамы, у каждого папы, когда, обернувшись, они неожиданно видят, что ребенок пропал. Почему здесь? Почему сейчас? Почему мой ребенок? Они не могут накормить своих детей. Не могут дать им воды. Они могут только терпеть ежедневную мучительную агонию ожидания.

У каждого русского, уже притерпевшегося к культуре катастрофы, затянувшаяся сцена страдания у школы номер 1 вызывает ужасное ощущение уже виденного. За десятилетнюю историю беспощадного конфликта в Чечне это стало привычным. Такая же драма с захватом заложников разыгрывалась в больнице на юге России, в московском театре и в дагестанской деревне.

Каждый раз у массового захвата заложников один из двух возможных исходов. Национальный позор - если чеченских захватчиков отпускают, чтобы они могли вновь нанести удар в другое время. Или национальная трагедия - если российское антитеррористическое спецподразделение "Альфа" взрывает все, чтобы прорваться внутрь. Каждый русский, которому пришлось оказаться в заложниках, знает, что быть освобожденным московским спецназом может оказаться не менее опасным, чем быть взорванными террористами.

Владимир Путин, завоевавший репутацию жесткого человека в Кремле, не может позволить себе ни один из этих вариантов.

Но есть два фактора, отличающих эту ситуацию с захватом заложников от предыдущих. Большинство заложников - дети, в том числе младенцы (некоторых из них вчера освободили), их родители разгневаны, измучены и вооружены. Они живут в северокавказской республике - в Северной Осетии. Именно здесь, в гарнизоне города Моздок, размещена самая крупная российская военная база этого региона.

Этот традиционно пророссийский анклав с преобладающей православной религией входит в лоскутное одеяло государств, расположенных между Каспийским и Черным морем. Практически все эти государства в недавнем прошлом находились в состоянии войны или были жертвами вооруженного вторжения.

Вот и для Северной Осетии война - не что-то неведомое. Тринадцать лет назад эта республика была вовлечена в ожесточенную борьбу с соседней мусульманской Ингушетией.

По мере разрастания чеченского конфликта ингуши сблизились с чеченскими братьями, которые тысячами влачат в Ингушетии нищенское существование, после того как бежали сюда от нескончаемой войны. Разжигать ярость жителей Северной Осетии, подвергая опасности жизни их детей, - это значит не просто испытывать чувства пророссийски настроенного населения, располагающего одной из самых важных военных баз в неустойчивом северокавказском регионе. Это значит рисковать отношениями жителей Северной Осетии с их мусульманскими соседями. Сложную сеть мультиэтнических республик на зыбком российском южном фланге очень легко дестабилизировать.

Путин, проявляя осторожность, заявил, что его главная задача - спасти жизнь заложников, и распорядился, чтобы его подчиненные дали понять, что они не планируют штурм школы. Но точно такие же заверения звучали вплоть до того момента, когда начался штурм театра на Дубровке два года назад.

Если чеченские смертники начнут убивать взрослых заложников, спецслужбы могут запаниковать и начать штурм здания. Путин должен взвесить все возможные варианты решения, которое ему необходимо принять в течение ближайших часов или дней, причем принимая во внимание будущую стратегию в чеченском конфликте. Он знает, что военные решения оказались неэффективными. Конфликт нельзя уладить, делая своими ставленниками безжалостных лидеров или пытаясь внести раскол в движение сопротивления.

Возможно, было бы выходом, если бы открылись каналы для независимых представителей чеченской оппозиции и начались мирные переговоры. К сожалению, речь о мирных путях урегулирования чеченского конфликта заходит только в ситуациях глубоких вооруженных кризисов. И ценой, как всегда, становятся жизни простых людей, таких, как несчастные жители Беслана.