Россия стремится приравнять заложников в Северной Осетии к жертвам 11 сентября в Нью-Йорке. Президент Путин хочет, чтобы ООН назвала чеченский терроризм "международным". Он хочет глобализовать порожденную им самим внутреннюю угрозу. Он хочет, чтобы Запад разделил его страдания и простил его ошибки.

Под ошибками мы, конечно, понимаем еще большую контрпродуктивную жестокость. Путин надеется, что Запад, сбрасывающий бомбы на Эль-Фаллуджу, вряд ли будет возражать против бомб по Грозному и трупов в Беслане. Расчет прост: пока Запад проводит политику подавления терроризма военными методами в Ираке, он вряд ли сможет выступить против того же в Чечне.

Сегодня терроризм близок к тому, чтобы вытеснить и конвенциональную войну, и ядерные средства сдерживания с позиции главного способа утверждения мощи. Россия пережила три "поражения" за неделю. Вчера я слышал, как москвичка говорила, что теперь "небезопасно ни летать, ни ездить на метро, ни ходить в театр, ни отправлять детей в школу". Она повторяла то, что мы слышали бесчисленное количество раз после 11 сентября в Нью-Йорке. И неважно, что терроризм - это самая незначительная из угроз, нависших над сегодняшними москвичами. Заголовки говорят об обратном. Это терроризм.

Запад еще не нашел хотя бы отдаленно адекватного противодействия этому оружию. Республиканская конвенция в Нью-Йорке показывает, что сейчас терроризм держит в рабах самую мощную страну в мире. Президент Буш даже признал на прошлой неделе, что, возможно, в этой войне победить никогда не удастся - это первый раз в истории, когда предполагаемый победитель признает поражение заранее.

Американская либеральная демократия плохо знает сама себя. Приостанавливается действие Хабеас Корпус. Президентские выборы проводятся в ауре войны. К американскому солдату за границей больше не питают теплого расположения - вместо этого его воспринимают толкиеновским орком, монстром в броне, изрыгающим беспорядочные смерти.

В это время Великобритания стала наемником американских правых. В следующем месяце британское правительство примет закон о военных полномочиях, такой откровенно нелиберальной, что, как мне кажется, лишь некоторые парламентарии решатся пробежать его глазами, прежде чем кивнуть. Ситуация вокруг Ирака понизила британский парламент до статуса Советской Думы.

Терроризм - это оружие, которое пирует, когда его подавляют. Неуклюжее решение Путиным чеченской проблемы стало пятилетним переливанием крови для чеченских экстремистов. Оно направило в стан врага, который отчаянно нуждается в новых силах, всех сорвиголов и фанатиков. Американцы сделали подобное в Ираке. Конвенциональная мощь попала в ловушку собственной контрпродуктивности.

Одна из причин заключается в том, что правительства, которые реагируют на террор так, как это делают Путин и Буш, любимы своими обществами. Путин построил свою позицию на безжалостности своей чеченской политики, а Сталин строил ее на репрессиях кулаков. Путин знает, что кровавая баня в Беслане не причинит ему вреда. Буш также черпает силы в том, что изображает Джона Керри готовым ублажать глобального монстра террора. С момента начала этих битв, в которых нет ни победы, ни поражения, общество потчуют ответными ударами. ВВС даже объявила, что "террористическая драма" будет главным блюдом зимнего эфира. Усама бен Ладен должен прийти в восхищение.

Я не могу представить себе ничего более страшного, чем вечная война, в которой злодеи пируют на ошибках власть имущих и в которой власть имущие делают то же.

И террористы, и полицейские сосут одну грудь, имя которой - общественный страх. Когда Запад победил коммунизм, появился новый и мощный враг.

Международный террор - это не учение. Это криминальный метод рекламы борьбы, для которого Запад кажется особенно уязвимым. Как и ядерный реактор, этот метод катализирует маленький взрыв в огромный. Так происходит потому, что Запад питает его делящимся материалом, репрессиями, рекламой, мученичеством и порнографией страха. Как и бойцу дзюдо, чтобы победить оппонента, террористу нужно всего лишь использовать вес своего противника.

Ненадежные лидеры превращают своих врагов в героев. Только Калигуле нужно по победе в день, чтобы не потерять власть. В Америке в 1950-х силы полиции, неспособные победить мелкое гангстерство, изобрели "мафию" - существительное единственного числа, которым назвали преступный сговор секретной власти национального масштаба. Таким образом они объяснили свои провалы и оправдали свои бюджеты. Это было романтическое изобретение, которое не смогло опровергнуть никакое количество свидетельств, доказывающих обратное. Преувеличение советской мощи послужило делу наполнения карманов того, что Эйзенхауэр называл самодостаточным "военно-индустриальным комплексом".

Тот же самый феномен окутывает и международный терроризм. Все, от производителей оружия до аналитических структур, имеют обоснованный интерес в повышении его статуса и опасности, заявляя, что такие преступники могут подорвать западный образ жизни. Терроризм должен быть глобальным и разрушительным, а как еще иначе президенты и премьер-министры смогут быть переизбранными? Москва должна сталкиваться с международным врагом, иначе как еще Путину объяснить хаос в Чечне?

Это слабость, а не сила. Это уступка террору. На Ближнем Востоке и в Ираке Америка и ее союзники предлагают террористам мученичество (к которому те стремятся), убивая их семьи и бомбя их поселения. Сочувствующих сажают в тюрьму без суда. Дома движущую силу террора - общественное мнение - кормят постоянными угрозами и ограничениями свободы.

Подобная слабость - ужасная политика умиротворения. Она льстит террористам чрезмерными мерами безопасности на двух континентах. Растут траты на оружие, охрану, укрепления и страховки. Ведутся войны в Афганистане и Ираке. Однако миллиарды долларов не вытеснили бен Ладена с пуштунских территорий, зато сделали Ирак самым беззаконным местом на земле. Солдаты-наемники террора восхваляются на футболках в половине мира. Ни один человек в здравом уме не скажет, что мир в итоге стал безопаснее.

Так каков же может быть "сильный" ответ? Конечно, сам факт вступления в битву означает отказ от уступок требованиям террора, независимо от того, в чем вопрос - в чеченском заключенном или в хиджабе во французских школах. Однако сильный ответ предполагает отношение к подобным битвам как к болезни, как к симптомам заболевания, излечение которого - в излечении обид и конфликтов, которые не разрешит ни одна война, только политика. Буш прав, говоря, что подобных преступников, возможно, никогда не победить. Он только не добавил, что это верно лишь в том случае, если причины, которые их питают, сохранятся. В конце концов, это значит, что Запад давит на Путина в Чечне, однако сам игнорирует то же самое на Ближнем Востоке и в Ираке. Насколько провалы других очевиднее!

Действительно сильным ответом на террор в Беслане стала бы попытка сделать так, чтобы Москву полюбили в Грозном. И это был бы насколько же сильный ответ, как и попытка сделать так, чтобы Америку любили, а не ненавидели в арабском мире. Но это задача для смелого и ловкого управления государственными делами, а не для солдат. Террористов нельзя изображать крестоносцами, нацеленными на глобальное господство, они - наемники, и не более того. Разрешения требуют причины, а причины редко поддаются военной силе.

Разбираться с преступниками, какими бы фанатичными они ни были, это дело полиции и служб безопасности. Для меня нет никакой проблемы в том, если агент убьет гангстера прежде, чем тот сможет убить меня. Я принимаю тот факт, что теракты-самоубийства могут требовать упреждающей безопасности. Однако бомбист всегда прорвется - рано или поздно. Лондонцы знают это очень хорошо. Когда это происходит, к жертвам должны относиться как к жертвам любого трагичного инцидента, как к тем, кому отчаянно не повезло. Их судьба не может оправдать сворачивание демократии.

Правда в том, что быть действительно жесткими в отношении террора - скучно. Потакать ему дурной славой и разговорами о войне - эффектно и популярно. И это величайший из всех рисков.