Чувство вины в стране, как и в каждой семье, передается от одного поколения к другому. Это происходит и с нами из-за бомбы, сброшенной на Хиросиму: даже спустя 60 лет она продолжает терзать нашу нацию, как и не перестает давить на сознание тех индивидуумов, которые несут прямую ответственность за смерть и разрушения, которые пережил этот город 6 августа 1945 года.

И это еще тяжелей и больней, если это было делом рук того, кто тебе близок, того, кого ты любишь и обожаешь, и в данном случае это относится к моему деду, Джеймсу Б. Конанту. Сколько я себя помню, я всегда знала, что он был знаменитым ученым в годы Второй мировой войны и в качестве главного руководителя "Проекта Манхэттен" способствовал созданию ужасной и мощной атомной бомбы, которую сбросили на Хиросиму, а через три дня и на Нагасаки.

Первые годы я провела в Кембридже, в Массачусетсе, где я жила в окружении физиков, химиков, которые служили стране в тот момент, когда ей требовалась их помощь. По мере взросления я стала видеть в Роберте Оппенгеймере их лидера, в Сирилле Смите - человека, создавшего металлический корпус для бомбы, в Джордже Кистяковски - ум, который изобрел детонатор. Вместе с моим дедом они стали для меня "Фантастической четверкой".

Мне была неизвестна другая сторона их деятельности, пока мои родители не переехали в Японию летом 1970 года. Я не могла отделаться от осознания того, что живу в стране, которую мой дед пытался превратить в развалины. В конце 60-х годов мои либерально настроенные родители очень часто горячо спорили с ним о войне во Вьетнаме. Мой отец указывал на вину моего деда, на его причастность к военной миссии по созданию химического и атомного оружия и его ответственность за рекомендации о решении применить атомную бомбу против Японии. Мой дед занял свое место в истории, когда 31 мая, во время решающего совещания Комиссии, созданной по приказу президента, заявил, что нашей "целью должен стать военный объект, на котором работает большое число рабочих, расположенный в жилой зоне".

Двенадцатилетней мои родители привезли меня в Хиросиму. Мы побывали на развалинах зданий, оставленных как напоминание о трагедии, разыгравшейся здесь. В Хиросиме, в Мемориальном музее мира, воздвигнутом на месте падения бомбы, мы просмотрели документальный фильм, снятый на следующий день после бомбардировки. Мы видели город, объятый огнем, невероятные страдания выживших, с обожженной кожей, как лохмотья свисавшей с костей. Мы слушали страшные рассказы, и я поняла, что моего деда, которого я представляла героем войны, некоторые считают опустошителем, ответственным за создание самого дьявольского оружия за всю историю человечества.

Несколькими месяцами позднее, на Гавайях, в 1973 году я вновь встретила своего деда на его 80-м дне рождения. Мы жили в отеле неподалеку от Перл-Харбора, где смертельные атаки самолетов привели к массовому кровопролитию. Я посмотрела на него, на его седые волосы, на чуть сгорбленную фигуру и поняла всю тяжесть ответственности, которую он испытывал.

Мой дед никогда не раскаивался по поводу бомбардировки Хиросимы: он называл это решением, которое должно было положить конец войне и спасти жизни сотен тысяч союзников и японских солдат. Я также не стала его презирать после того, как узнала подробности о сражениях на Окинаве и Иво Джима и об ужасающей перспективе захвата территории Японии, что могло привести к гибели полумиллиона американских солдат. Несмотря на утверждения критиков, что эти данные раздуты, мой дед вместе с другими участниками "Проекта Манхэттен" был вынужден принимать столь ужасные решения под давлением момента. Для моего деда и других ученых из Лос-Аламоса были настоящей трагедией известия о том, что новая бомба была использована для уничтожения сотен тысяч мирных граждан. Они не намеревались провоцировать эпидемию радиоактивности, ставшей следствием взрыва, не стремились к тому, чтобы атомное оружие распространялось по миру, но это все же произошло. Поэтому мой дед не испытывал гордости за свою службу в годы войны и однажды в интервью Newsweekон сказал: "Я больше не имею никакого отношения к атомной бомбе. Я ничего не делал".

Мой дед умер в 1978 году и посвятил последнюю часть своей жизни поискам путей обеспечения международного контроля за распространением ядерного оружия. Он не хотел, чтобы его называли "истребителем". В последние дни своей жизни он призывал быть более непреклонными к политикам, которые объявляют войны, к ученым, которые поставляют им более совершенное оружие. Но наука не может не продвигаться вперед. Это общество постоянно пятится назад.