Полемика вокруг встречи президента Путина с матерями детей, погибших в Беслане, наталкивает на размышления.

Полемика эта имеет под собой основания. Вопросы, поставленные семьями погибших, справедливы, и до сего дня на них не дано необходимых ответов. Несмотря на то что три следственные комиссии работают уже год, никто не знает, к каким выводам они пришли. Между тем уже выстраивается некая официальная версия, согласно которой все было сделано безупречным образом, а руководители спецслужб, сил правопорядка и политики не допустили ни одной ошибки и ни одного недочета.

"Дистанцировавшись" от событий тех дней, Владимир Путин подставил себя под всплеск народного негодования. Он побудил родственников погибших провести собственное расследование и задать жесткие вопросы: что можно ждать от следственных комиссий и можно ли им верить? Сколько террористов на самом деле было с Беслане? Как они смогли туда попасть и провести оружие под носом у милиции? Как готовился штурм? Какое оружие при этом использовалось: зажигательные гранаты или взрывчатка? Где в тот момент находились политики? Кто сделал хоть что-нибудь для спасения заложников, кроме применения насилия, ставшего причиной бесчисленных смертей? Кто, в конце концов, руководит страной в таких кризисных ситуациях - президент или одни только спецслужбы?

С тем, что с террористами разговаривать нельзя, согласен каждый в России и за ее пределами. Но чтобы применение силы не сопровождалось никакими политическими шагами в попытке сохранить человеческие жизни - с этим россияне в большинстве своем согласиться не могут. Поэтому они выступают против передачи чрезмерной власти спецслужбам и одновременно задаются вопросами об их полномочиях, о коррупции, которая их разъедает. И требуют, чтобы власть выполняла возложенные на нее функции.

Эта резкая критика, звучащая со всех сторон, справедлива. Но она не должна мешать нам задумываться о главном: о терроризме, о власти, о реакции общества. Захватом заложников в Беслане чеченский терроризм, посягнувший на детей, достиг беспримерно пугающих масштабов. Безусловно, любой захват заложников страшен, а тоталитарные режимы ХХ века не щадили детей. Однако чеченские террористы и их лидер Басаев - который взял на себя ответственность за захват заложников - претендуют на то, что они защищают справедливое дело своей нации. Они не считают себя нигилистами. Напав на детей, напав на осетин - братский кавказский народ (ибо выбор Осетии не случаен), они ясно показали те границы, через которые их движение перешагнуло.

Здесь речь идет не о деле Чечни: это чистый терроризм. Отныне чеченские террористы являются частью того международного движения, символом которого выступает "Аль-Каида" и которое распространяется от Афганистана до Кавказа, вдоль российских границ. Напав на Осетию, боевики Басаева решили запугать народ, отказывающийся влиться в это террористическое движение, как они ранее пытались запугать Дагестан и Ингушетию.

Конечно, помимо этого слепого терроризма, есть еще и чеченская война, есть народ, продолжающий принимать на себя удары, которые по нему наносили со времен войны XIX века и битв Шамиля. В ХХ веке Сталин ополчился против чеченцев. Наказывал он и другие народы, депортируя их и уничтожая их самобытность, но, безусловно, чеченцы претерпели больше всех. И в 1956 году они смогли вернуться в свои дома в Грозном лишь с помощью погромов, так как их существование как нации все еще оставалось под вопросом.

В свете этого можно ли удивляться, что генерал Дудаев, провозгласивший в марте 1991 года независимость Чечни, попытался сохранить ее в проекте Северокавказской федерации? И можно ли удивляться, что русские, в свою очередь, усмотрели в этом проекте угрозу священной войны, а Дудаева восприняли как нового Шамиля?

С тех пор разразилось уже две войны, и той, что идет сегодня, похоже, не видно конца. Но разве пример, поданный сегодня ирландцами, не показывает, что требуется очень много времени и много трагедий, прежде чем стороны садятся за переговоры и намечают пути к миру? А пока очень важно не смешивать чеченский терроризм и несчастный народ, терроризируемый с двух сторон. Российским руководителям было бы разумнее не подталкивать этот народ к отчаянию. Если чеченцы в массе своей являются жертвами террора, нужно увидеть и то, в какой растерянности пребывает российская власть перед сложными проблемами Кавказа.

Неужели трагедия Беслана была всего лишь бойней, политически не повлиявшей на будущее России, и до сего дня никто не знает, как положить конец войне? Конечно, это не так. Хотя Владимир Путин в свое время и не проявил в Беслане эмоций, которые движут другими главами государств в подобных обстоятельствах, не следует забывать, что в истории России политические руководители всегда были далеки от народа в час испытаний. Так было при царях, в еще большей степени так было в советскую эпоху.

Владимир Путин - русский, воспитанный советской системой, - является наследником традиции, изолирующей власть от общества. "Они и мы" - так всегда говорили русские. Но встреча Владимира Путина с матерями Беслана являет собой настоящий разрыв с этой традицией. Приняв женщин, приехавших, чтобы его обвинять, обязавшись продолжить расследование и ответить на поставленные вопросы, Владимир Путин показал, что он уже не стоит и никогда не будет стоять над обществом.

Фактически он признает за этим обществом право требовать от него отчета, и неважно, предоставит он этот отчет или нет. Неважно, что российский президент медлит с выполнением обязательств, которые он только что принял. Он уже не является непогрешимым или неприкасаемым. Между "ими" и "нами" протянулась нить: пусть она еще тонка, но уничтожить ее уже невозможно.

Есть и еще один пример воздействия трагедии Беслана на российское общество. Каждый встречный во всем мире думает, что может давать уроки русским. Где гражданское общество? Почему русские не выходят на улицу, чтобы протестовать, чтобы устроить "оранжевую революцию", прогнать своих правителей, как это делается в других странах?

В своих призывах к бунту эти доблестные прокуроры забывают российские реалии. Революции в России иногда очень плохо кончаются: 75 лет тоталитаризма - наглядное тому свидетельство. Теперь российское общество опасается народных движений и предпочитает им выборы. Конечно, ему предсказывают, что президент пойдет на манипуляции с конституцией, чтобы продлить свою власть. Но русские, избравшие его законным путем, предпочитают не торопиться с выводами. Да и какому другому лидеру они могут сегодня довериться? В отсутствие зримой альтернативы Россия хочет сохранить политический мир и работать над возрождением страны.

Чтобы научиться свободе и ответственности, нужно время: все россияне убеждены в этом и отдают этому приоритет.

И все же общество в России существует и заявляет о себе. Матери Беслана, чье упорство привело их в Кремль, в большей степени осетинки, чем россиянки, но их демарш вписывается в движение русских солдатских матерей, выступление которых в 1991 году способствовало расшатыванию советской системы и открыло путь к спорадическим общественным всплескам. Приняв в Кремле матерей Беслана, Владимир Путин отдал дань не показному сочувствию, а социальной воле, за которой скрывается рост коллективного сознания. Эта встреча, несомненно, что-то изменит в существующей политической системе. Для всей России начинается период "после Беслана".