"Хотя бы потому, что ничто не длится вечно и никто не живет вечно, эра Путина в России когда-нибудь кончится, - отмечает Маша Гессен в The New York Times. - Президенту Владимиру Путину 64 года, и противники его режима сосредоточили внимание на размышлении о том, что случится после него - в немалой степени потому, что из-за бесконечного применения его правительством суровых мер так трудно сосредоточиться на настоящем".

"Многих антипутинских активистов в последние годы вынудили уехать в изгнание, в том числе двух видных деятелей - бывшего чемпиона мира по шахматам Гарри Каспарова, который теперь живет в Нью-Йорке, и бывшего нефтяного магната и политического заключенного Михаила Ходорковского, который теперь живет в Лондоне. Они оба основали организации, взгляды которых направлены на политическое потом. Оба говорят, что хотят создать своего рода отдел кадров для будущей России, который сможет заполнить десятки тысяч должностей в правительстве".

Каспаров также учредил "Форум свободной России", где активисты и интеллектуалы обсуждают идеи, которые впоследствии могут претвориться в политике. Форумы состоялись в марте и октябре этого года.

Чтобы представить Россию после Путина, надо начать буквально с ее контура, полагает Гессен. По ее словам, этот вопрос вызвал острый раскол и среди населения страны, и среди ее изгнанников. Рассказав о том, как его обсуждение проходило на ноябрьском форуме, Гессен отмечает: "Возможно, происходящее позволило нам взглянуть на то, как будет выглядеть и звучать Россия, пытающаяся определить свою будущую структуру. Эти дебаты неопрятно завершились еще до того, как были определены их условия".

"Какую форму правления изберет послепутинская Россия? Участники форума в целом предположили или как минимум выразили надежду, что это будет демократия. Однако есть разные концепции демократии", - говорится в статье.

Гессен напоминает, что Россия экспериментировала с демократией дважды: в течение нескольких месяцев 1917 года и на протяжении 1990-х годов - однако пропустила все западные споры об этом явлении. Большинство понимает демократию как власть большинства, многие ассоциируют ее с громоздкими бюрократическими процедурами. Российское телевидение изображает западные демократические системы нечестными и прогнившими, но в то же время называет способ формирования нынешнего российского правительства демократическим.

"У российской общественности не было времени прояснить вопрос, что такое демократия, потому что эта общественность начала исчезать полтора десятка лет назад. Поэтому неудивительно, что у изгнанников в Вильнюсе не было единого видения грядущей демократии, - говорится в статье. - Некоторые участники предложили дать право голоса только образованным людям, платящим налоги. Другие оспаривали конституционную структуру России. Нужно ли отобрать власть у президента и вместо него создать сильный парламент? Коренятся ли проблемы страны в самой конституции, или их причина - человек, захвативший могущественную должность президента? Кому решать?"

"Нынешняя Конституция России была поспешно набросана за закрытыми дверями в 1993 году, после того, как тогдашний президент Борис Ельцин кроваво подавил бунт парламента, - напоминает Гессен. - Как добиться того, чтобы какая бы то ни было новая конституция стала более репрезентативной? Кто будет управлять страной и как, пока будут приниматься такие решения? Даже если Конституция останется неизменной, нынешние законы о выборах, а также учреждения, обеспечивающие их исполнение, не подходят для создания демократического правительства. Переходный период неизбежен, и он неизбежно будет опасным".

"Задача реформирования и исцеления России может оказаться выше человеческих возможностей и точно превышает возможности нескольких сотен изгнанников, несмотря на то, что они - одни из немногих людей, всерьез пытающихся прояснить будущее страны, - отмечает автор. - Одна российская революция - проведенная большевиками 99 лет назад - была запланирована и частично исполнена изгнанниками той эпохи. Попытки свергнуть советский режим, совершенные последующими поколениями изгнанников, оказались существенно менее эффективными. Наш урожай российских эмигрантов спрашивает себя, удастся ли им совершить нечто обратное подвигу большевиков и принести в Россию демократию. Еще для нас, как и для всех новых изгнанников, центральная личная дилемма такова: не стоит ли махнуть рукой на страну, которая не хочет тебя, и построить крепкую жизнь в более гостеприимных землях? Или надо бороться за право вернуться и место, куда вернуться?"