Сравним два примера посткоммунизма в бывшем советском блоке. Первый касается нынешней России, где президент Владимир Путин, начиная с осени 2003 года и дойдя до явно политического преследования нефтяного магната из ЮКОСа, Михаила Ходорковского, завершил российский эксперимент с демократией. Второй связан с Центральной и Восточной Европой, где четыре члена бывшего Варшавского договора и три бывших советских республики 1 мая 2004 года вступили в Европейский союз.

Каких-нибудь 15 лет назад все эти страны отличали стандартные признаки тоталитаризма советского образца: однопартийное правительство, руководствующееся марксистско-ленинской идеологией; централизованная социалистическая экономика; вездесущая тайная полиция с огромной сетью осведомителей, тотальный государственный контроль над СМИ.

Как можно было, выйдя из одной точки, пойти такими разными путями?

Традиционно разницу между российским путем и путем стран Центральной и Восточной Европы объясняют просто, и это объяснение в какой-то степени верно. Говорят, что эти страны включились в процесс вступления в НАТО и Европейский союз. Обе организации, особенно Европейский союз, предъявляют жесткие требования к своим потенциальным членам. Демократическое управление, рыночная экономика и принятие тысяч законов, совместимых с законодательством западной части континента, были обязательными условиями членства. Невозможно было придумать более простую и жесткую формулу интеграции. "Делайте то, что мы говорим, и мы вас примем", - заявляли ЕС и НАТО. "Если вы не будете делать то, что мы говорим, мы вас исключим".

Поскольку бывшая Чехословакия была единственной страной Центральной и Восточной Европы, которая могла всерьез говорить о демократическом прошлом, процедура вступления в ЕС обеспечивала эффективную замену демократических традиций, которых не было в регионе. Не было никаких гарантий того, что в отсутствие перспективы членства в ЕС само освобождение от тоталитарного правления приведет к возникновению рыночно ориентированной либеральной демократии, которую в Северной Америке и Западной Европе принимают как данность.

В этом контексте легче понять различия между Центральной и Восточной Европой, с одной стороны, и половиной России - с другой, на протяжении последнего десятилетия.

России, никогда не претендовавшей на членство в ЕС или НАТО, приходилось полагаться исключительно на собственную демократическую традицию, которая может опереться только на краткий период псевдодемократического правления между падением династии Романовых в феврале 1917 года и большевистским переворотом спустя девять месяцев.

Это хорошая отправная точка, но необходимо взглянуть глубже, чтобы яснее представить себе, откуда проистекают вышеупомянутые различия. Ведь пока непонятно, почему страны Центральной и Восточной Европы с такой готовностью подчинились требованиям ЕС. Кажется правдоподобным то, что сравнительно небольшие государства Центральной и Восточной Европы воспринимали себя как часть европейской культуры. Они были готовы подчиниться чему-то большему ради восстановления европейской идентичности. Национальное самосознание стало важной предпосылкой успешного движения к вступлению в Европейский союз.

Конечно, членство в ЕС предполагало западный уровень жизни (в отдаленном будущем), а членство в НАТО давало твердые гарантии защиты от агрессии со стороны старого противника, России. Обычный прагматизм указал странам Центральной и Восточной Европы направление. Но национальная идентичность сама по себе является движущей силой. В этом смысле отличие от России не могло бы быть сильнее.

Сильной традицией в России всегда было отношение к самой себе как к отделенной от остальной части континента, вера в уникальную судьбу России как суверенного государства, никому ничем не обязанного. Хотя мало кто из современных россиян говорит о своем национализме на языке "славянофилов", многие россияне, несомненно, считают, что они отличаются от остальных жителей континента. Представление о России, подчиняющейся условиям членства в ЕС (даже если бы ей предложили туда вступить), никак не связано с реалиями национальной идентичности.

Есть и прагматические причины, о которых часто говорят наблюдатели, объясняющие неудачные взаимоотношения России с демократией. Один из аргументов касается размеров России: страна, где 11 часовых поясов, где вся политическая и экономическая власть традиционно сконцентрирована в Петербурге и Москве, естественным образом готова подчиниться централизованному управлению. Другие эксперты указывают на зависимость России от нефти, газа и металлов. Страны, в экономике которых доминируют природные ресурсы, не склонны к либерально-демократическому правлению, отчасти потому, что отрасли, превращающие их в продукцию, находятся под пристальным наблюдением, если не под прямым контролем со стороны государства.

Сравнительно небольшие и часто не имеющие природных ресурсов страны Центральной и Восточной Европы, конечно, отличаются от России.

Но сведя все аргументы воедино, остается завершить картину. Может быть, это упрощенный подход. Но факты дают основание считать, что Россия, с одной стороны, и Центральная и Восточная Европа- с другой, сделаны из разного материала. В одном случае материал обеспечивает сильную демократическую динамику. В другом - нет.