"Память о победе над фашистской Германией каждое 9 мая отмечают в России с национальным размахом и военной мощью на Красной площади. При этом героический нарратив недостаточно отражает опыт людей. Для миллионов россиян война и то, что за ней последовало, было в высшей степени противоречивым", - пишет на страницах швейцарского издания Neue Zürcher Zeitung Екатерина Махотина, научный ассистент кафедры восточноевропейской истории Рейнского университета Фридриха Вильгельма в Бонне.

Историк повествует о судьбе своего двоюродного деда, Бориса Ильича Ваксера, семья которого - отец, мать и брат - погибли от рук фашистских захватчиков под Минском, а сам 14-летний юноша бежал из еврейского гетто с поддельными документами. После войны Бориса обвинили в сотрудничестве с немцами. НКВД показалось подозрительным то, что он, еврей, не стал жертвой массовых убийств, организованных немцами, говорится в публикации. "В общем, я выжил! И не только выжил - я создал подпольную группу, которая поддерживала связь с партизанами и работала в тяжелейших условиях в немецком тылу: в Риге, Вильнюсе, Каунасе, Кенигсберге, Варшаве, Берлине, за дело родины. Несмотря на это, 16 апреля 1944 года меня арестовали в партизанском формировании в Барановичах, по обвинению в антисоветской деятельности, - так как мне удалось бежать от немецких преступников...", - цитирует Махотина письмо своего деда, которое в мае 1946 года он отправил своим родственникам из Печорского исправительно-трудового лагеря.

"Пример Бориса - это (...) распространенная судьба, одна из многих историй, в которых теснейшим образом переплетены война и сталинский террор, - отмечает автор статьи. - Неоднозначность и разноликость, искажение и самоцензура отличают советскую и российскую память о войне. Это сохраняется и по сей день, несмотря на внешне единый, дирижируемый государством ритуал воспоминания, создающий чувство гордости и находящий свое выражение в первую очередь 9 мая, в день победы над фашистской Германией".

НКВД приговорил 17-летнего Бориса к 8 годам ГУЛАГа. Его случай - не единственный. После войны были созданы сотни проверочно-фильтрационных лагерей, и лишь изредка "проверка" длилась только 10 установленных дней, указывает историк.

"Освободили Бориса только после смерти Сталина, когда Никита Хрущев свел счеты со Сталиным и освободил 100 тыс. заключенных ГУЛАГа. Их "жизнь после" была заклейменной: большинство тех, кто вернулся из лагерей, (...) ощущали на родине враждебное настроение. Борис поехал в Ленинград, к своим родственникам, а не в Минск. Слишком болезненным было воспоминание о смерти семьи и заключении, слишком явными враждебность и недоверие со стороны прежних соседей".

"С одной стороны, они чувствовали необходимость оправдаться. С другой - невозможность говорить о потере и травме. (...) Ни государство, ни общество не видели в них жертв вплоть до перестройки (...)", - говорится в статье.

"Говорить о потерянных в Холокосте родственниках в Советском союзе было тяжело: особенной еврейской судьбе не было места в официальном воспоминании. Для Бориса она осталась "личной" трагедией. На одном из ленинградских кладбищ он сделал символическую могилу для своей семьи: Илья, Осип, Хая, погибли в 1941, 1942, 1943 годах. Самого его также похоронили там в 2004 году", - пишет Махотина.

"Память о партизанской борьбе, собственном мужестве и его товарищах, о награде за участие в войне помогала ему, как и многим другим, создать положительное представление о самом себе", - отмечает историк.

"Для миллионов советских граждан воспоминание о войне было похожим на воспоминание Бориса: непростое, соединившее в себе героизм и скорбь, необходимость оправдаться и невозможность говорить".

"С сегодняшним официальным воспоминанием о войне, в котором превозносится "культ победы", это связано мало. Противоречивость и неоднозначность опыта войны исчезают вместе с уходом из жизни военного поколения. И речь в первую очередь идет даже не о параде на Красной площади в Москве, который зачастую воспринимают как "бряцание оружием". Речь идет о том, как "войну" в этот день представляет общество. (...) В школе молодое поколение узнает войну не как боль, а как причину для гордости. Эту гордость надлежит прочувствовать и передать будущим поколениям. Война живых вытесняет войну мертвых, - констатирует Махотина. - Если семейным преданиям не удастся создать противовес этому, в скором времени воспоминание о победе, вероятно, закостенеет в поддерживающей существующий государственный порядок, положительной форме".