Мы были заложниками Чернобыля

Сначала были йодосодержащие таблетки, потом попытки вытеснить мысли об этом - против невидимого противника ни то, ни другое не помогало. До сих пор в Гомеле люди умирают от последствий чернобыльской катастрофы. Надежде Лазко было 11 лет, когда в 120 км от ее местожительства взорвался ядерный реактор. Рассказ чернобыльского ребенка

Иван, царский сын, пришел и спас ее. Он смог с помощью дерзости и изобретательности заручиться поддержкой злой Бабы-яги. Она помогла ему победить казавшегося неуязвимым владыку подземного царства Кащея Бессмертного. В детстве я с удовольствием читала народные сказки. Пропитанные оптимизмом, с присущей им способностью обращать зло в добро, они передавали мне чувство защищенности и безопасности. До того самого момента, когда 26 апреля 1986 года произошла трагедия.

Я жила со своими родителями и сестрой в Гомеле, втором по величине городе Белоруссии, в 120 км от Чернобыля. Как и многие другие, я не догадывалась, что большая часть радиоактивных осадков выпала на Белоруссию. Более того: самое большая доза радиации из 4-го реактора АЭС вместе с дождевыми облаками пришла именно к нам, в Гомельскую область. Чернобыль "случился", а спасителя рядом не оказалось. В свои 11 лет я поняла, что такое катастрофа.

Вместе с реактором взорвалось и чувство защищенности, да и детство в целом. Незнакомые слова вдруг заполонили все вокруг: радиоактивность, цезий, беккерель. Они звучали как магическая формула, несущая в себе проклятия, внушающая страх и угрожающие. Радиоактивность, цезий, беккерель. Я сама научилась расшифровывать эти слова. "Много беккерелей" означало голод, "много цезия 137" - при определенных условиях - смерть. А смерть была частым гостем у нас, в Гомельской области.

А сначала мы много голодали. В районе Гомеля было зафиксировано до 2000 беккерелей на литр молока (максимально допустимая отметка в Германии - 370 беккерелей на литр). Уровень зараженности радиацией грибов находился на отметке в 200 000 беккерелей на кг.

Мама каждый день долго простаивала в очередях в магазин, ее не было дома почти целыми днями, но возвращалась она с пустыми сумками. Таблетки с йодом были давно распроданы, а чего-то другого йодосодержащего не было. Таким образом, радиоактивный йод осел на наших щитовидных железах (при аварий на АЭС радиоактивный йод выбрасывается в атмосферу. - Прим. ред.). Они увеличились в размерах, а мы стали медлительнее, быстрее уставали и отекали. Позднее эти симптомы стали называться "чернобыльским СПИДом".

Никто ничего не говорил о Чернобыле

Излучение нельзя было потрогать, это было неуловимое зло, с которым нельзя было бороться с оружием в руках. Снова и снова серьезный голос по радио по поручению Минздрава раздавал нам инструкции. В первые недели после катастрофы мы еще следовали рекомендациям, ходили в школу и на работу в белых масках, вытряхивали нашу одежду, протирали обувь, по несколько раз кипятили воду - все было напрасно. Однажды к нам домой пришли двое с измерительным прибором. Уровень излучения был по-прежнему высок. Оно проникало вместе с нами в нашу квартиру, в нашу крепость. И было бесполезно вытряхивать одежду. Через несколько недель мы перестали все это проделывать. На улице начиналось жизнеутверждающее лето. Излучения не было заметно, клубника из бабушкиного сада была вкусной, и скоро в песочнице опять стали играть дети.

У нас просто не было другого выбора. 415 деревень вокруг Гомеля были эвакуированы, а жители самого города остались. Да и как можно переселить полмиллиона человек? Так мы стали заложниками Чернобыля. Чтобы выжить в таких условиях, мы придумали общую "игру в вытеснение". Смысл ее сводился к тому, что мы не произносили слово "Чернобыль" и, по возможности, делали вид, что ничего не произошло. По возможности. Скрываемые от всех мучения не позволяли нам окончательно вытеснить из сознания эту катастрофу.

Если раньше мама боялась, что не сможет выдать нас с сестрой замуж из-за скудного приданого, то теперь она, наоборот, опасалась того, что мы создадим семьи, поскольку мы были детьми Чернобыля - "чернобыльцами".

Когда это случится со мной?

С этого момента мы должны были ежегодно проходить обследование в больнице. Детьми мы маршировали туда целыми классами, а молчаливые врачи осматривали наши щитовидные железы, которые становились все больше и уже доставляли дискомфорт. Звонки и приглашения в гости от многочисленных родственников стали редкостью. Говорили, что мы тоже можем "облучить". Мы не навязывались.

Мы, люди, проживающие в Гомельской области, ежемесячно получали надбавку за то, что жили в зараженном радиацией регионе. Народ от безысходности пытался шутить на эту тему, называя надбавку "гробовыми деньгами". Это был юмор висельника.

И все же: как силен был наш противник, я поняла лишь годы спустя, после того как в нашей гомельской многоэтажке соседи стали умирать от рака. Поползли слухи, что местные роддома переполнены женщинами, вынашивающими младенцев-мутантов. Сначала мы надеялись, что это действительно было только слухами. Но однажды моя сестра стала одной из них. Жизнь снова стала похожа на кошмарный сон: когда же это случится со мной?

С момента катастрофы прошло 20 лет, исчез прежний культурный ландшафт, у тысяч людей отобрали их родину, до сих пор население умирает от последствий катастрофы, а дети-мутанты появляются на свет. Царевич-избавитель так и не пришел - враг на этот раз оказался слишком сильным.

Через 11 лет после чернобыльской аварии Надежда Лазко приехала студенткой в Мюнхен, где изучала английскую культуру, психологию рынка и рекламы. Сейчас работает журналистом и пишет книги