"Ровно 60 лет назад была построена Берлинская стена. Насколько сегодня все еще велик ущерб, нанесенный диктатурой и изоляцией?", - задается вопросом немецкое издание Die Zeit.

"Именно уполномоченный федерального правительства по Восточной Европе, член ХДС Марко Вандервиц, (предположительно, случайно) спровоцировал дебаты о последствиях диктатуры. В интервью, данном несколько недель назад, он хотел предостеречь от слишком интенсивного обхаживания избирателей "Альтернативы для Германии" (АдГ). Но при этом отметил, что восточные немцы по сей день "социализированы диктатурой". Его заявление вызвало дискуссию о том, какие же раны социализма все еще ощутимы", - пишет издание.

"Строительство стены стало пиком террора диктатуры СЕПГ. Теперь не только отдельных людей преследовали, наказывали, арестовывали, похищали, унижали, осуждали, убивали, чтобы запугать всех остальных. Нет, теперь, без лишних слов, под стражу взяли всех остальных, около 17 млн человек", - говорится в статье.

"В понимании тех, кто их возводит, стены строятся на века. Летом 1961 года все поняли это послание, тем более что после 13 августа произошли тысячи арестов и было вынесено множество приговоров. В стране отнюдь не было настроения, будто большинство людей доброжелательно приняли закрытие границ, как это порой утверждается в последнее время. Насажденное, обеспеченное военными силами исправительное заключение обрекало людей на конформизм, на молчание, на подчинение".

"Ведется много споров о том, что означала оппозиция при диктатуре СЕПГ, когда началось сопротивление, как оно выражалось. Но в меньшей степени обсуждается вопрос о том, что на самом деле означали приспособление и подчинение в условиях диктатуры. При этом приспосабливались большинство людей, многие миллионы людей делали это", - отмечает Die Zeit.

"В рамках всеобъемлющей системы образования миллионы людей подвергались постоянной идеологической обработке, которая начиналась в государственном детском саду, была вездесущей почти во всех предметах в школах и университетах и, наряду с Национальной народной армией, обладала самым эффективным средством разрушения индивидуальности. Убежать было невозможно: идеологизацию можно было увидеть на каждом рынке, она пропитывала средства массовой информации. Все учителя были обязаны проходить постоянную идеологическую подготовку".

"Облучение красным светом" сработало. Это исследователи установили еще в 1960-х годах. Уве Джонсон заметил в 1970 году, что люди из ГДР - которые, кстати, теперь жили в ФРГ, так что ни в коем случае не были последователями системы - говорили о ГДР так, как будто она была их родителем. В этом отношении ничего не изменилось и по сей день. За последние 30 лет это даже усилилось: многие из тех, кто жил в ГДР, так или иначе остались связаны с режимом - зачастую неосознанно. (...)"Диктатурная социализация" - это тяжелое бремя для демократии и свободы, которое не исчезает само по себе", - пишет издание.

"Есть одна тема, которая в последнее время очень часто упоминается в дискурсе о востоке и западе: наследование, - продолжает Die Zeit. - Когда молодых восточных немцев просят объяснить, что отличает их от западных немцев, они говорят, например: вы получите от своих родителей дом, а мы - максимум беседку на участке".

"Это не только мнимая, но и действительная истина. Несколько месяцев назад Немецкий институт экономических исследований (DIW) опубликовал исследование по этой теме: "В Восточной Германии наследуют гораздо меньше", - говорится в нем. Во-первых, здесь реже оставляют наследство. Во-вторых, его размер меньше. В среднем оно составляет 52 тыс. евро, на западе - 92 тыс. евро. Таким образом, пишет DIW, увеличивается разница в благосостоянии, а неравенство растет. Так что восток и запад автоматически отдаляются друг от друга в финансовом отношении".

"Если вы будете искать истоки этой проблемы, вы не окажетесь в периоде после воссоединения Германии. (...) Истоки находятся в другом месте: в послевоенном времени. (...) Если в 1950 году на одно западногерманское домохозяйство приходилось 50 тыс. марок, то в 1975 году - уже 200 тыс. марок. Капитализм, экономическое чудо, сделал социальный подъем возможным для многих. (...) В Восточной Германии социализм не позволял процветать богатству. (...) Статистические данные Немецкого федерального банка показывают, сколько в среднем удавалось сберегать гражданину ГДР в 1990 году: 10 тыс. марок ГДР. (...) "Возможностей для накопления имущества было не так много, - говорит историк Йенс Гизеке. - Приобретать акции было нельзя, компании, как правило, были национализированными, а покупка недвижимости имела смысл только в том случае, если вы сами в ней жили, поскольку арендная плата была чрезвычайно низкой". Поэтому к тому времени, когда восточные немцы начали искать свой путь в капитализме, многие западногерманские семьи уже давно сколотили состояние, которое они до сих пор передают своим детям и внукам. На момент воссоединения на востоке не было и 100 миллионеров. На западе уже было 85 миллиардеров", - говорится в статье.

(...)

"Сельское хозяйство в Восточной Германии практически полностью изменилось за годы существования ГДР. Если в 1949 году, в год ее основания, еще существовало более 800 тыс. крестьянских предприятий, то спустя 40 лет их место заняли около 4,5 тыс. крупных социалистических хозяйств. За редким исключением, частные самостоятельные фермеры исчезли; теперь они в основном работали в качестве наемных рабочих в сельскохозяйственных производственных кооперативах (СПК)".

"К тому же в связи со стремительно возросшей задолженностью страны, начиная с середины 1970-х годов, наблюдался недостаток инвестиций, и редко удавалось внедрить инновации. Узкая прослойка успешно работающих производственных кооперативов контрастировала с бесчисленными убыточными хозяйствами, и план выполнялся в основном на бумаге. Эта реструктуризация сельского хозяйства имеет последствия и сегодня - и большинство из них не особенно хорошие".

"Принципиальные проблемы были очевидны уже в ГДР. В стойлах для крупных животных, помимо высокой заболеваемости и смертности, серьезной проблемой была утилизация навоза, что имело серьезные последствия для окружающей среды. Это загрязнение окружающей среды усилилось в результате безудержной химизации. В 1980-х годах на гектар пахотных земель применялось на 40-50% больше пестицидов, чем в ФРГ, - указывает издание. - (...) Огромные поля приводили к снижающей урожай эрозии. Дороги были распаханы, а границы полей, например, в виде живой изгороди, были убраны. Поскольку все это происходило массово, биоразнообразие сельской местности значительно сокращалось, особенно по мере того, как все больше возделывались монокультуры. (...) Сегодня на востоке страны по-прежнему по большей части отсутствуют мелкие фермерские хозяйства. Восстановить их не удалось".

"Если вы хотите узнать, какие последствия диктатура и изоляция несут по сей день, вам, возможно, стоит посмотреть не только на Восточную Германию, - пишет далее Die Zeit.- Вам также стоит обратить внимание на то, есть ли сходство со странами Восточной Европы. Одна параллель очевидна: постсоциалистические общества имеют тенденцию к национализму и особенно выраженное скептическое отношение к наднациональным структурам".

"В октябре в Чехии пройдут выборы, и один человек твердо намерен остаться у власти: Андрей Бабиш, действующий премьер-министр, которого лучше всего можно описать словом "популист".(...) Он разжигает страх перед исламизацией и якобы угрозой маргинализации чехов в результате управляемой ЕС массовой иммиграции. На нее он отвечает фразами вроде: "Мы сами решаем, кто будет жить и работать в нашей стране".

"В восточной Германии это знакомый тон. Как и в Венгрии Орбана, Польше Качиньского или Чехии Бабиша, националистические лозунги порой падают здесь на благодатную почву. Посмотрите хотя бы на успехи АдГ. Партии, в предвыборной программе которой слово "нация" во всех его политических и грамматических смыслах встречается 93 раза".

"Следует осознать, что Восточную Германию и Восточную Европу объединяет опыт социализма. Сюда же относится и опыт принадлежности к наднациональному образованию - Восточному блоку во главе с Советским Союзом, которому приходилось подчиняться".

"Конечно, отождествление с Евросоюзом кажется возмутительным. Но для тех, кто его использует, речь идет не об исторической точности - а об эмоциях. Велико беспокойство по поводу того, что над страной снова будет доминировать далекая держава. Поэтому отношения с ЕС носят шизофренический характер".

"Впрочем, нарратив о мнимом опекунстве является одним из самых щекотливых в Центрально-Восточной Европе. Это связано также с долгой историей чужеземного господства и объясняет, почему ярый противник ЕС и многолетний президент Чехии Вацлав Клаус сравнивал роль Брюсселя с ролью Москвы в советские времена. (...) Темные стороны собственного национализма скрывались - по аналогии с ГДР. Когда речь заходила о националистах, там указывали на другую сторону "железного занавеса". Это еще одна причина, по которой призыв к национальному суверенитету и сегодня может иметь эффект на востоке".

(...)

"На востоке бросается в глаза то, что связи с партиями там слабее. Доля членов партий среди населения здесь ниже, чем на западе (исключение составляют только две партии: Левая партия и АдГ. В процентном соотношении на востоке у них больше членов, чем на западе). На выборах партиям на востоке сложнее мобилизовать избирателей. Явка там ниже. Не связано ли это с ГДРовским прошлым? Предположение очевидно. Ведь в ГДР, несомненно, существовала неприязнь к государству или окологосударственным посредническим аппаратам. Каждый, кто становился частью СЕПГ или партии блока, становился заодно с системой. Вопрос в том, может ли это неприятие спустя более чем три десятилетия по-прежнему оказывать влияние? Возможно, восточные немцы более недоверчивы потому, что они никогда не избавлялись от этого недоверия".

"Демократия живет благодаря участию; благодаря тому, что люди вовлечены в процесс. Однако в условиях диктатуры восточные немцы узнали, что участие может быть амбивалентным, щекотливым делом. Любой, кто вовлекался в политическую жизнь ГДР, считался конформистом, наивным или даже сторонником линии. Участие в общественной жизни, например, в спортивной группе предприятия или добровольной пожарной дружине, не вызывало подозрений, но участие в жизни домового сообщества уже было сомнительным: не собираешься ли ты выведывать политические взгляды своих соседей?".

"Активность в ГДР была попыткой найти баланс между личным и политическим. По сравнению с этим, в сегодняшней нашей демократии есть относительно безобидные способы участия. Но восточные немцы слишком часто отказываются от них. Например, они реже вступают в объединения. Они обособились".

"Потому что усвоили, что вовлеченность - это приспособленчество или принуждение? Недоверие и разочарование настолько глубоко укоренились в них, что любая общественная работа воспринимается только как ловушка или поражение?".

"Уполномоченный федерального правительства по Восточной Германии Марко Вандервиц утверждал, что у восточных немцев есть проблемы с пониманием демократии и жизнью в ее условиях. Это слишком просто. В целом они прекрасно понимали принцип демократии! Это единственная причина, по которой могла состояться мирная революция. Речь шла о свободных выборах, свободе прессы, свободном выборе профессии, самоопределении, о свободе".

"Но из-за выше описанных противоречий, вера в то, что собственная, личная, политическая, социальная или общественная деятельность может быть основой демократии, дается им сложно", - заключает Die Zeit.