Недавние обличения Владимиром Путиным Америки отражают глубокое недовольство бывшей сверхдержавы той, которая осталась

Один из способов понять кровавую российскую историю - это посмотреть на вибрирующую борьбу сил, стремящихся подражать Западу, с силами, желающими закрыться от него. Значительную часть XX века главным предметом российского восхищения и отвращения были США, страна, которая своими сочетаниями непрерывно растущего разнообразия с горячим патриотизмом, изолированности с мессианским чувством предназначения, можно сказать, похожа на Россию. После поспешного и легкомысленного приятия американских идей в 1990-е годы антизападный импульс становится все заметнее в годы президентства Владимира Путин. Судя по его выступлению на конференции в Мюнхене 10 февраля, старый рефлекс опять поднялся в полный рост.

Обращаясь к министру обороны США Роберту Гейтсу, сенатору-республиканцу Джону Маккейну, канцлеру Германии Ангеле Меркель и другим важным шишкам, Путин грубо и кратко изложил недовольства России Америкой. По его словам, односторонние и зачастую неправомерные действия привели к новым человеческим трагедиям и создали новые очаги напряженности. Он добавил, что мир стал свидетелем почти бесконтрольного применения силы, погружающей его в пучину постоянных конфликтов. Чтобы его наверняка поняли, Путин подчеркнул, что США перешагнули свои национальные границы во всех смыслах, демонстрируя все большее презрение к международному праву. Это раздувает гонку вооружений и подталкивает некоторые страны к разработке оружия массового уничтожения.

Все это не ново: Путин и другие российские чиновники перечисляли эти пункты и раньше. Но этот взрыв отличался тоном, уровнем форума и направленностью критики. Другие обвинения в адрес Америки были иносказательными ("товарищ волк знает, кого ему кушать, - двусмысленно заявил Путин в прошлом году, - кушает и никого не слушает"). Возможно, он хотел вызвать переполох в Мюнхене еще до того, как Гейтс на прошлой неделе назвал "неопределенный курс" России в числе военных опасений Америки. Ему это удалось.

На фоне возмущения и недоверия, порожденных выступлением Путина, проступают два вопроса. Во-первых, как он к этому пришел? После того как они с Джорджем Бушем впервые встретились в 2001 году, когда оба были лидерами-новичками с сомнительными мандатами, Буш прославился заявлением, что он заглянул в глаза своего коллеги, и ему понравилось то, что он увидел. Солидарность Путина после терактов 11 сентября, казалась знамением новой эры в российско-американских отношениях. Минуло шесть лет, и кажется, что они достигли самой низкой в постсоветские времена отметки. Второй вопрос: насколько еще они могут опуститься?

В своем первоначальном энтузиазме по поводу Путина некоторые западные дипломаты совершили классическую ошибку западного мышления о советских лидерах: выдали желаемое за действительное. То, в чем многие увидели стратегический выбор в пользу партнерства с Америкой, для Кремля, похоже, было тактическим альянсом. В обмен на то, что Россия считала уступками - терпимо отнеслась к американскому присутствию в Центральной Азии, вытерпела расширение НАТО к своей балтийской границе - она рассчитывала что-то получить. Но получила, считают в России, усиливающуюся критику ее внутренней политики, пренебрежение ее мнением по поводу Ирака и противодействие зарубежным амбициям российских компаний.

Начатое Путиным в 2003 году наступление на нефтяную компанию ЮКОС и ее главу Михаила Ходорковского помогло вывести эти недовольства наружу. Но главный водораздел пришелся на осень 2004 года. После бойни в бесланской школе в Путине как будто что-то сломалось: он обвинил неназванные иностранные государства, вознамерившиеся, по его словам, ослабить Россию. За этим последовала неуклюжая попытка Кремля вмешаться в президентские выборы на Украине. Россия увидела в своем поражении на Украине доказательство вероломного американского вмешательства в российскую сферу влияния. Американцам неудача показала, что простая истина российской внутренней политики - то, что он не демократ, - отразится и на внешней политике его страны.

Российская внутренняя политика объясняет мюнхенские подвиги Путина в той же мере, в какой его внешние недовольства. Приближаясь к концу своего конституционного срока, президент, по словам Федора Лукьянова из журнала "Россия в глобальной политике", полон решимости показать, что при его правлении "Россия вернулась на мировую арену". Передача президентской власти в 2008 году будет рискованным периодом в сильно персонифицированной системе правления, созданной Путиным - старое иностранное чудище может помочь.

Но главным результатом серьезных внутренних перемен при Путине - власть, согнанная в Кремль, и подогреваемое нефтью экономическое возрождение - стало пробуждение уверенности в себе, беспрецедентное с советских времен. Парламент, региональные лидеры, СМИ и некогда нахальные магнаты приручены (Путин явно не увидел парадокса в своих мюнхенских недовольствах миром "одного хозяина, одного суверена"). Значительная часть российского внешнего долга выплачена. Теперь нет причин - ни внешних обязательств, ни внутренних ограничителей, - мешающих ему говорить все, что ему нравится. Это было видно на прошлогоднем саммите G8 в Петербурге, когда Путин издевался над Бушем из-за Ирака, а над Тони Блэром - из-за скандала, связанного с коррупцией.

Осмелев, Кремль теперь хочет, чтобы его боялись так же, как любили. Он чувствует, что может нападать на иностранные энергетические компании и снова возражать против того, с чем Россия, казалось, смирилась, например, американского плана ПРО. Даже заявляя, что их собственный стратегический диапазон не уменьшится, Путин и другие выступают против прихода компонентов ПРО в Польшу и Чехию. Они также чувствуют необходимость продемонстрировать, что сила, вновь обретенная Россией, реальна - и предпочтительно продемонстрировать это, принизив Америку. Этим отчасти объясняется поведение России на Ближнем Востоке, где Путин побывал на прошлой неделе и снова злорадно говорил о создании "газовой ОПЕК". В Мюнхене он озвучил еще одну недавнюю теорию, по поводу Кремля: Россия не проиграла холодную войну, а добровольно прекратила ее.

Эти атавистические импульсы, недоразумения и, в некоторых случаях (например, расширение НАТО) закономерные конфликты интересов породили дипломатический климат, в котором, когда в прошлом году в Лондоне убили бывшего российского агента Александра Литвиненко, многие в Америке и других странах сочли естественным, что Путин является главным преступником (предположение, которое, в свою очередь, еще больше отравило отношения). Мюнхенская конференция, считают некоторые, может стать моментом, который отметят будущие историки - подобно речи Черчилля о "железном занавесе" в Фултоне Миссури, в 1946 году - как момент, когда существовавшая напряженность стала явной. И Путин, и его министр обороны Сергей Иванов пробуждают это эпохальное мышление, говоря о новой, пусть виртуальной, "Берлинской стене". Российская газета "Коммерсант" отметила, что Путину не хватало только ботинка, подобного тому, каким Никита Хрущев когда-то стучал в ООН.

При всей своей "нефтяной заносчивости", как выражается Дмитрий Симес из вашингтонского Nixon Center, путинская Россия не Советский Союз. У нее есть постоянное место в Совете Безопасности ООН, которое она может использовать для противодействия политике США по Ирану и Косово (которое еще может дать предлог для еще более отвратительного вмешательства России в сепаратистских районах Грузии - Абхазии и Южной Осетии). Она обладает крупнейшими в мире углеводородными резервами, которые может использовать как "инструменты запугивания и шантажа", как сказал Дик Чейни в агрессивном выступлении в Вильнюсе в мае 2006 года, на которое мюнхенское выступление Путина отчасти является ответом. У нее много ядерных боеголовок, поддерживающих ее самооценку. Но у нее нет обычных вооруженных сил, нет экономических и идеологических ресурсов для глобальной конкуренции с Америкой, как было в годы холодной войны. Вместо того, чтобы объявлять новую холодную войну, Путин, по словам Дмитрия Тренина из московского Центра Карнеги, претендует на роль лидера глобальной оппозиции, считая Ирак благоприятным временем, чтобы объявить о российской кандидатуре.

Для Америки все это источник беспокойства, но никак не катастрофа. В широком смысле в конгрессе и администрации существует две концепции того, как вести себя с путинской Россией. Представители первой хотят противостоять Кремлю и даже наказать его, например, вышвырнув Россию из G8; вторая, к которой, похоже, в основном принадлежит Буш, хочет сохранить близость, чтобы иметь возможность сотрудничать в Иране и в других местах. (В самом мягком мюнхенском пассаже Путин вспомнил старую привязанность и назвал Буша своим другом и честным человеком.) Реакция Америки на президентские выборы в России - скорее коронацию, чем свободный выбор - станет лакмусовой бумажкой ее российской политики. Однако точка отсчета в том, что Россия занимает в мыслях Буша гораздо меньше места, чем наоборот.

Но есть две причины опасаться, что отношения, вероятно, ухудшатся, а не улучшатся. Одну иногда называют "разрывом ценностей". Путин продемонстрировал этот разрыв в Мюнхене, когда озвучил некоторые российские неврозы вместе со стандартной критикой влияния Америки. Он заявил, что ОБСЕ - международный орган, который мягко и корректно критикует махинации на выборах в некоторых республиках бывшего СССР - становится вульгарным инструментом, предназначенным для продвижения внешнеполитических интересов одной группы стран. Он снова заявил, что неправительственные организации, которые действуют в России, но финансируются из-за границы, являются инструментами иностранных разведок. На этой неделе в интервью телеканалу "Аль-Джазира" Путин ясно объяснил убеждение, стоящее за этими воплями: все американские разговоры о российских демократических неудачах, это realpolitik. Критики ситуации с правами человека в России, заявил он, используют демагогию такого рода как средство достижения собственных внешнеполитических целей в России.

Другое опасение заключается в том, что разрыв применим не только к Путину и другим персонажам из КГБ, по большей части составляющим окружение Путина, но и к многим простым россиянам. Общее отношение России к Америке ужесточается, подозрительность по поводу американских мотивов растет, хотя американские стандарты жизни и комфорта стали доступнее. Российский социолог Алексей Левинсон говорит, что многие россияне демонстрируют "глубокую двойственность" в отношении Америки, которая осталась после краха коммунизма.

На самом деле восхищение и отвращение существовали всегда, хотя и в разных соотношениях: сам Сталин рекомендовал российский революционный натиск с американской эффективностью. В стране, где СМИ приручены, как в России, общественное мнение в основном формирует государственная пропаганда. Но есть свидетельства - как на улице, так и в опросах, - что растущий национализм путинской внешней политики обслуживает настроения россиян столько же, сколько формирует их.