Притязания Путина звучат угрожающе, однако они не учитывают реалии XXI века

Двойная премьера: впервые за 43 года глава российского государства появился на Мюнхенской конференции по безопасности - и выступил с речью, каких Запад не слышал с советских времен. Она "напугала даже прожженных участников конференции", заметила Frankfurter Allgemeine. В воздухе повис вопрос: не начало ли это новой холодной войны?

Насколько он показался присутствующим зловещим, показала заклинающе-примирительная реакция со стороны как немцев, так и американцев. Канцлер и ее министры попытались его проигнорировать, глава СДПГ Бек попросту отмахнулся от ответа, сказав, что "открытость Путина произвела на него впечатление". Американский министр обороны Гетс отшутился: речь Путина наполнила его "ностальгией по старым добрым времена", сказал он, а "одной холодной войны было вполне достаточно". Кандидат в президенты Маккейн пожелал мира без "ненужной конфронтации".

Конечно, новый виток холодной войны нам не грозит; для этого отсутствует хотя бы конфликт тех мессианских идеологий, которые в 1945-1985 годах довели борьбу за первенство до абсурда. В бой не будут брошены многомиллионные армии, которые когда-то противостояли друг другу, готовые в любую минуту начать сражение. Однако нападки Путина на Америку и НАТО сделали очевидной "смену парадигм", которые навевали воспоминания даже не о 1945 годе и последующих, а о XIX веке. "Мы снова здесь" - это был первый посыл, но "мы чувствуем себя изолированными" - это второй. О своей безопасности России приходится заботиться самой, и она потребовала остановить "беспардонную сверхдержаву", Америку; только Совет Безопасности ООН может дать добро на применение силы. Затем Путин как воспитанный человек поблагодарил "немецких коллег" за благосклонность. И, под конец, произвел циничный выстрел: "В Ираке убивают больше журналистов, чем в России".

Старая новая парадигма Москвы называется "классической политикой диктата": оттеснить самого сильного, порушить его союзы; потери соперника - моя прибыль. "Реальная политика" такого рода не несет в себе ничего оскорбительного; ведь в конечном итоге на этот фундамент опирается любая внешняя политика. Только одно "но": она резко контрастирует с "европейской парадигмой" XXI века. Эта парадигма определяет конфронтацию как опасность, сотрудничество - как благо. Безопасность всегда одна на всех, применение силы должно быть в компетенции международных институтов. Мягкая сила лучше грубого насилия, необходима "общая ответственность в отношении глобальных вызовов", как озаглавила свою речь в Мюнхене Ангела Меркель.

"Глобальных вызовов", как известно, достаточно: от изменения климата до борьбы с бедностью, от терроризма до атомного вооружения тех, кто не отличается особой ответственностью. Но также трудно отрицать, что после долгой паузы политика диктата вновь возвратилась к жизни, причем в самых разных проявлениях: как джихадизм, как насильственный экспорт демократии американцами, как российская претензия на власть, как стремление к обладанию атомной бомбой у Ирана и Северной Кореи. И постепенно возрастающие притязания Китая на главенствующую роль.

Какая парадигма, "российская" или "европейская", какой век - XIX или XXI? Это вопрос стал судьбоносным после того, как "американский мир" - через экспорт демократии - испытал в Ираке столь жестокий провал. США не продумали стратегические последствия своей демократической мечты и, свергнув Саддама, только укрепили самую опасную власть в регионе - Иран. Разве иначе Тегеран потянулся бы настолько бесцеремонно к бомбе, пренебрегая всеми соблазнительными предложениями? Именно это подтверждает внутренний документ ЕС: программа по созданию атомной бомбы тормозится "только из-за технических трудностей", а не благодаря резолюциям ООН.

Здесь проявляется проблема европейской парадигмы: желая избежать (неприятных) последствий более жесткого подхода, европейцы инстинктивно делают ставку на обходительность и сотрудничество, забывая при том, что некоторые конфликты действительно бывают "жесткими". Террор, зиждущийся на вере, или иранская бомба отражают безусловное притязание на власть, которая сопротивляется терапии, преисполненной благими намерениями. Там, где в игру вступает исключительность, компромиссы - это только задержки на пути к предопределенной победе. Итак, путинисты правы в своей постановке вопроса "кто кого?", которым - почти сто лет назад - Ленин определил суть всей политики диктата, а Путин делает ошибку, строя свою внешнюю политику где-то на уровне между князем Горчаковым (противником Бисмарка) и первых большевиков.

Путин напугал не только политиков в Мюнхене, но и все соседние государства, что следует из СМИ на всем пространстве от Осло до Софии. Его внутренний неоимпериализм также слабо укрепляет доверие Запада, хотя Белый дом в целях умиротворения до сих пор именует его "важным союзником".

Доверие - это основной капитал всей внешней политики, и он стоит больше, чем ленинский цинизм. Доверие требует от власти умения обуздать себя, что дорогой ценой познали сейчас бушисты. А из чего произрастает доверие? Не из холодного расчета в игре, где твои потери - это моя прибыль. И не из высокомерного обращения с соседними государствами, когда финансовые споры решаются путем закрытия нефтегазового крана.

Более того: политика диктата, какой она была в XIX веке, никогда не может быть ответственной политикой. Последняя учитывает все, первая ищет только собственную выгоду. Объединенная Европа прочувствовала это через память о своей кровавой истории, однако Россия - самая большая в мире страна - из страха перед собственной изоляцией претендует на господство, что дает ее соседям новую пищу для страхов. НАТО не принуждало к вступлению в свои ряды болгар и прибалтов. И если Россия требует учитывать ее исторические страхи, то она могла бы проявить ту же чувствительность и к другим - к тому же, более слабым.

Однако вернемся к речи Путина. Все же где-то далеко в ее глубине просматривается кусочек политики ответственности - там, где Путин напоминает о том, что Россия предложила иранцам создание многонационального центра по обогащению урана, где он отдает должное сотрудничеству с "американскими друзьями" в политике нераспространения ядерного оружия. Но получить полное удовлетворение от своей нравоучительной проповеди в Мюнхене президент не смог, и это успокаивает так же, как и мягкая реакция на нее американцев.

Существует достаточно общих интересов, а жесткие стратегические конфликты, к счастью, отсутствуют. В отличие от времен холодной войны Запад спорит с Москвой не о том, надо ли сотрудничать, а о том, как сотрудничать. И если при всем том задавать корректные условия вместо того, чтобы одаривать Москву безусловным пониманием, то это наглядно покажет ей серьезность западной политики. На 44-й конференции нам хотелось бы увидеть более мудрого Путина.