Сорок лет тому назад Майкл Биньон стал первым сотрудником Британского совета, который начал преподавать в Минске английский язык. Сегодня Биньон сожалеет о том, что Россия недавно наложила запрет на деятельность этой организации

Когда Британский совет, подвергнутый притеснениям, угрозам и запугиванию со стороны националистических задир Путина, окончательно закроет свои двери в Санкт-Петербурге и Екатеринбурге и отступит в свой единственный офис в Москве, россиянам за пределами страны будет негде практиковаться в английском, брать на дом английские книги или получать хотя бы приблизительное представление о культуре Шекспира, Байрона и Бернса, которая столь глубоко сплелась с литературой их собственной страны.

Британский совет 40 лет пропагандировал Великобританию и британскую культуру во всей России, но его заставили замолчать. Ссора с Лондоном на политическом уровне дала Кремлю предлог для того, чтобы покончить с организацией, которая когда-то обслуживала тысячи российских учащихся и учителей в 15 региональных центрах; вместе с ней будет закрыто еще одно окно во внешний мир.

Прошло 40 лет с тех пор, как я, 22-летний выпускник университета, приехал в Минск, чтобы стать первым преподавателем английского языка под эгидой Британского совета в отделении этой организации за пределами Москвы и Ленинграда. В течение одного учебного года я преподавал, читал лекции, начитывал тексты, играл в спектаклях и координировал работу преподавателей Минского педагогического института иностранных языков - для них это была первая встреча в аудитории с "живым" английским языком из уст живого англичанина.

Большинство преподавателей говорили на превосходном, но вычурно-жеманном английском языке, которому они выучились по аудиозаписям, книгам и у других русских преподавателей. Но они отчаянно жаждали познакомиться с более современной речью, которой никогда не слышали, если не считать нерегулярных и опасных встреч с интуристами.

Они бесконечно задавали мне вопросы по грамматике. В чем разница между I am afraid to go out in the dark и I am afraid of going out in the dark? Англичане ставят слово "пожалуйста" в начало или в конец фразы?. Иногда меня разбирал смех - они заимствовали новейший сленг из романов Агаты Кристи. Они замечали: "Oh, you're a brick!" или "That's topping, isn't it?" Как я мог сказать им, что в Великобритании битлов такие слова до сих пор употребляют лишь немногие?

Решение о моем направлении на работу было принято в результате переговоров на высочайшем уровне: договоренность об увеличении количества британских и российских преподавателей, работающих по обмену, с одного человека до четырех в год, было подписано Гарольдом Уилсоном и премьер-министром СССР Алексеем Косыгиным.

Москва осознала, что английский язык все более является средством общения во всем мире, а при этом, в отличие от испанского или немецкого - языков, в которых преподаватели могли безопасно совершенствоваться в среде кубинских и восточногерманских товарищей, обучение английскому языку Советская власть не могла с легкостью наладить нигде на Западе. Минск стал ведущим центром обучения иностранным языкам, и в научно-образовательных кругах стремились удостоиться вакансии для первого преподавателя - носителя языка, опередив другие провинции. Но на местном уровне компартия Белоруссии не была особенно заинтересована в том, чтобы среди преподавателей болтался на свободе британец. Мало ли что я скажу!

Собственно, меня расспрашивали о современной Великобритании, и я много о ней рассказывал: о ее культуре, университетах, молодежи, спорте, политике и повседневной жизни. Из вопросов явствовало, что официозные представления о моей стране крайне устарели. Меня спрашивали: это правда, что вам не приходится платить за посещение врача? А школы действительно бесплатны? Почему безработные не умирают с голоду? Разумеется, на мои высказывания не накладывалось никаких формальных ограничений. Но реальных контактов с людьми было чрезвычайно мало. Весь год я прожил в гостинице.

Никому не позволялось приглашать меня домой без разрешения партии (которое предоставлялось лишь в исключительных случаях тем, кто жил в просторных квартирах и очень хотел пригласить меня, например, на торжество по случаю годовщины Октябрьской революции). Мои письма вскрывались (и неаккуратно заклеивались вновь). Порой дельцы черного рынка пытались меня скомпрометировать, предлагая купить у меня джинсы или валюту. И кто-то ежедневно отчитывался, где я питаюсь, когда выхожу из дома и в котором часу возвращаюсь.

В конце концов, холодная война все еще длилась и Минск опасался восточноевропейского национализма, особенно в 1968 году, когда назревал кризис в Чехословакии. Советское радио и телевидение часто предостерегали людей, что даже товарищам из других социалистических стран не всегда можно доверять.

Русские преподаватели, однако, были приветливы, добры, полны энтузиазма и отчаянно жаждали заглянуть за рамки официальной пропаганды. По книгам, которые имелись в институте, трудно было составить себе верное представление о Британии: это были "Цитадель" А.Дж. Кронина, где описывается нищета в валлийских деревнях до войны, или "Овод" Войнич о революционном движении - к 1960-м они имели мало отношения. Я пытался заинтересовать студентов Айрис Мэрдок или фильмом "Билли-лжец". Британский совет предоставил мне собрание книг современных писателей. Но я узнал, что их смогут читать лишь те, кому это специально разрешено, - и, разумеется, надежные члены партии забрали лучшее, а остальное заперли в библиотеке. Некоторые запрещенные книги - например "Полуденную тьму" и "Скотный двор" - я даже не стал передавать в институт.

Итак, на литературу были наложены ограничения - зато в институте царила настоящая страсть к нюансам языка. Я много часов записывал на пленку свой голос; мой рот даже снимали на кинопленку, чтобы запечатлеть особенности артикуляции некоторых звуков. Я начитывал тексты, записывал интонационные модели и много часов помогал молодым преподавателям хотя бы отчасти избавиться от русского акцента. Иногда я гадал, не обучаю ли я шпионов. Как оказалось, наверно, так и было: спустя 30 лет я обнаружил, что один из моих студентов стал пресс-секретарем СВР - российской Службы внешней разведки. Другой мой студент десять лет тому назад был послом Белоруссии в Лондоне.

Однажды преподаватели спросили меня, с каким акцентом я говорю. Я смутился и пояснил, что в Великобритании о таких вещах спрашивать не принято. Я сказал, что говорю на стандартном английском языке - это так называемое "благоприобретенное произношение", но, в отличие от диалектных различий в фонетике русского языка, оно не выдает, из какого города я родом, а только свидетельствует об определенном уровне образования и культуры. Моему предостережению не вняли. В ноябре 1967 года на праздновании 50-летия Октябрьской революции Минск пригласил, в числе прочих, делегацию членов коммунистической партии из города-побратима Ноттингема. Преподаватели тут же сказали секретарю партийной организации Ноттингема, что он говорит не так, как Биньон, и поставили ему запись моего голоса. Секретарь пришел в негодование. "Знаю-знаю, - сказал он, - он из этих высокомерных барчат-сукиных детей. Знаю я таких". Меня представили ему, и после одного из самых ледяных рукопожатий в моей жизни он язвительно заметил: "Я слышал, вы говорите с милейшим акцентом".

Спустя десять лет, когда я стал журналистом и работал в Москве, я вновь посетил институт в Минске. Они до сих пор пользовались записями, которые я сделал. Для смеха одна преподавательница пригласила меня на свое занятие, где первокурсники осваивали английскую интонацию. Меня не представили, и я тихо присел в уголке. Древний магнитофон с огромными бобинами воспроизвел хрипящий, манерный голос. Это была занятная интонационная фигура, когда тон то повышается, то понижается, и каждому из студентов полагалось попытаться ее повторить. Их выговор казался безнадежно-русским. Затем преподавательница обернулась ко мне и сказала: "Послушаем оригинал, мои дорогие? Пожалуйста, произнесите это". Я произнес фразу, и студенты расхохотались.

В том же году я с семьей ехал в Англию через Брест - город на польской границе. У нас было время, чтобы осмотреть город, но в "Интуристе" потребовали оплаты в иностранной валюте. Я предложил кредитную карту American Express. Наш гид, женщина, прочла мою фамилию и спросила: "Вы когда-нибудь бывали в Минске?". Я ответил утвердительно. Она обомлела: "Вся Белоруссия учила английский с вашего голоса!".

Роль посла британской культуры не сводилась к напряженному труду. Я отлично провел время, играя в институтской постановке пьесы, которую обожают все русские, - "Как важно быть серьезным". Разумеется, я получил роль Джека.

Британский совет помогал мне оставаться в курсе событий - специально для меня в Минск выписали Times. Экземпляры привозили связками по восемь-девять номеров сразу, и я всегда гадал, в каком порядке их лучше читать. Русским не позволялось читать никаких западных газет за исключением коммунистических изданий. Они постоянно просили показать им Times, чтобы они могли сравнить с Morning Star. Но меня предупреждали, чтобы я не "занимался агитацией". Я предлагал им вырезки из каждого номера, но целый номер - никогда. И вот в разгар зимы я пошел на подледную рыбалку с друзьями с французского отделения института. Мы прихватили с собой около 100 экземпляров газеты и разожгли из Times огромный костер на льду. Лед даже не растаял.

Спустя годы, когда Британский совет преспокойно предлагал россиянам фильмы, книги, газеты, учебники и материалы о Великобритании в своих отделениях по всей стране, подобные предосторожности должны были казаться нелепыми. Но я подозреваю, что даже после краха коммунистического режима официальные российские власти так и не склонились к одобрению того, что западные державы слишком широко открывают окно, через которое можно рассмотреть их культуру и образ жизни.

Российский национализм до сих пор сохраняет в своем средоточии ксенофобию и ярко выраженное недоверие к Западу. Оно было составной частью советской идеологии и вновь стало очевидной составляющей колючего национализма Путина. Озлобленность, вызванная ссорой с Великобританией из-за дела Литвиненко, была излита на Британский совет, который Кремль воспринимает как пропагандистское ответвление нашего правительства. Но гонения начались еще задолго до этого.

Теперь россияне имеют гораздо больше возможностей, чтобы путешествовать, смотреть иностранные фильмы, слушать радио и заводить друзей среди англоязычных туристов и бизнесменов. Есть масса возможностей для обучения английскому языку и для языковой практики.

Тем не менее жажда узнать язык, которую я видел воочию 40 лет тому назад, отчасти сохранилась. Мне жаль, что в отдаленных регионах больше не будет преподавателей, которые могли бы делать то, что я пытался делать в 1967 году. Но, вероятно, в Минске все еще пользуются моими записями.