Свобода прессы в России - это свобода журналистов закрывать глаза на все происходящее

Представим себе на минуту, что Германией правит не Ангела Меркель, а Август Ханнинг, бывший глава внешней разведки. И попробуем вообразить, что Ханнинг собрал вокруг себя одних лишь бывших секретных агентов и теневые фигуры: бывшего агента Тидге (сотрудник Федерального ведомства по охране конституции, который в 1985 году был завербован "Штази" и позже переправлен в Москву через Восточный Берлин. - Прим. ред.) в качестве министра внутренних дел; Шальк-Голодковского (бывший руководитель отдела "Коммерческая координация", подразделения министерства внешней торговли ГДР по валютным операциям. - Прим. ред.) в качестве министра экономики; Бернда Шмидбауэра (на момент объединения Германии - государственный министр в Федеральной канцелярии, осуществлявший координацию и надзор за деятельностью немецких спецслужб - Прим. ред.) в качестве министра иностранных дел; Хольгера Пфальса (бывший статс-секретарь министерства обороны ФРГ, осужденный за использование служебного положения, взятки и уклонение от уплаты налогов. - Прим. ред.) в качестве министра обороны. Но на этом мы не остановимся и представим себе, что бывшие секретные агенты занимают главные должности на крупнейших немецких предприятиях: Дитер Хольцер (немецкий предприниматель, который в начале 1990-х отмывал во Франции деньги, полученные от приватизации восточногерманского нефтяного комбината Leuna. - Прим. ред.) возглавит у нас концерн Siemens; Карлхайнц Шрайбер (канадский бизнесмен немецкого происхождения, теневой финансист ХДС - Прим. ред.) - Ruhrkohle AG (RAG), а частный детектив Маус (известен сотрудничеством с уголовной и налоговой полицией, а также со всеми спецслужбами ФРГ; официально не состоял на госслужбе и зачастую улаживал дела особо деликатного свойства. - Прим. ред.) возьмет на себя заботу о компании Telekom.

Этот кошмар лишь в малой степени может отразить то, что происходит в России. Однако главное отличие Германии от России состоит в том, что в Германии самые светлые головы необязательно обнаруживаются в спецслужбах; а Федеральная разведывательная служба, Ведомство по охране конституции и военная контрразведка не формируются за счет молодой элиты. Та стремится в другие места. Например, в консалтинговую компанию Mc Kinsey или Институт им. Макса Планка. В России все по-другому: там спецслужбы не просто чувствуют себя элитой - они и есть элита. Кто хочет чего-то добиться, надевает погоны. В стране, в которой мало что функционирует, спецслужбы являются исключением. Это спецслужбы, которые не сеют повсеместный страх и ужас, а распределяют шансы - и время от времени чуточку страха, который необходим для спокойного правления.

Эти спецслужбы являются единственным распределителем наивысших должностей в обществе. Эта чекистская аристократия также выстраивает фасад демократии; в России есть все, что необходимо для создания видимости демократии. Поэтому Потемкин - это не только исторический образ; сегодня он присутствует во властном аппарате Путина, жонглируя основными правами человека.

Спецслужбы, которые сделали государство своей собственностью, хотят присвоить еще и средства массовой информации. Если тебе принадлежат СМИ, то тебе принадлежат и журналисты, их уже не нужно специально нанимать - как сделала в Германии Федеральная разведывательная служба, поручив журналистам шпионить за журналистами. В системе Путина упоминают об этом самодовольно. Конечно, в России существует свобода прессы, если ее понимать как отсутствие государственной цензуры, вымарывающей из газет статьи и опечатывающей типографии. В России издается 40 тысяч газет и журналов, растет количество радиостанций и телекомпаний. Их уже более трех с половиной тысяч. Именно об этом год назад сказал Владимир Путин в интервью телеканалу ZDF: "Даже если было бы желание все проконтролировать, это невозможно". Но почему бы и нет? Ведь существует замаскированная цензура.

Если кто-то критически освещает события и при этом наступает на любимую мозоль обличенного властью, то он быстро становится персоной нон грата и может забыть о дальнейшей работе на радио. Если кто-то хочет заработать деньги на своей частной радиостанции, то должен договориться с местной властью уже хотя бы для того, чтобы вообще получить лицензию на радиовещание. Это способствует созданию атмосферы, где существует стремление предупреждать желания власть имущих.

Конечно, свобода слова в России существует. Проблемной она становится только тогда, когда высказываешь собственное мнение - когда берешься за то, что тебя касаться не должно: за чеченскую войну, за дело об аресте бизнесмена Ходорковского, за убийство коллеги Политковской. Итак, одолеваемые сомнением, журналисты вообще не информируют читателей и слушателей о событиях, которые могли бы показать Россию с невыгодной стороны. Например, если верить российским СМИ, то захвата заложников в Беслане как бы и не было. Ведь если об этом писать и вещать, то появится риск. Сначала финансовый, потом юридический, а затем и риск для жизни: все больше людей подвергается арестам и уголовному преследованию за "клевету" и "оскорбление представителей власти".

Российская оппозиция выходит на улицы, потому что иначе она уже не может достучаться до общественности. Парламент поддерживает господствующую идеологию, почти все СМИ укрощены. То, что начиналось в 2000 году с захвата телекомпании НТВ государственным "Газпромом", закончилось тем, что сегодня в России Путина все федеральные телекомпании принадлежат государству или предприятиям, в которых государство обладает контрольным пакетом акций. По телевизору показывают практически то же самое, что и в советские времена. "Телеканалы могли бы спокойно объединить свои информационные службы", - говорит бывший корреспондент еженедельника Spiegel Йорг Меттке. В печатных СМИ происходит практически то же самое.

Когда в Германии присуждают журналистские премии, в обосновании часто говорится о "мужественной журналистике". На самом же деле под этой "мужественной журналистикой" подразумевается просто честная журналистика: журналистика, настойчиво ведущая свои расследования, прибегающая к достоверной аргументации и использующая блестящие формулировки, удовольствие от которых, однако, получают не все, возможно, даже не всегда главные редакторы. Журналистика считается у нас мужественной, если она вызывает бурную реакцию, если автору приходится отвечать на многочисленные письма читателей и слушателей, если его материал становится предметом ярых редакционных дискуссий.

Что такое по-настоящему мужественная журналистика, можно увидеть в России. Это журналистика одиночек, это журналистика смелых; журналистика, сопряженная с риском потери работы, а иногда и жизни; это журналистика сопротивления - сопротивления собственному страху и приспособленчеству к среде, где правда охотно подменяется несущественной мелочевкой и разным вздором.

Система Путина, которая породила эту среду, исходит из того, что ей лучше всех известно, в чем нуждается Россия и что не существует никакой иной силы, которая способна гарантировать стране будущее; именно поэтому вредно все то, что могло бы подточить эту единственную силу. Путин знает, что хорошо для страны - как когда-то о том, что хорошо для Турции, знал Ататюрк. Поэтому свобода слова в России - это свобода любить Путина; большинство россиян так ее и используют. А свобода прессы в России - это свобода писать так, как нравится Путину. Большинство СМИ пользуются ею. Николай Сванидзе, ведущий государственного российского телевидения, сказал об этом следующими словами: "Наши гости из США и Европы, наверное, не понимают, но классический советский зритель не приучен к альтернативам". Иметь выбор - это утомительно, "ведь тогда приходится думать". Путин исходит из того, что за людей думает он.

Система Путина - это система назойливой опеки. Путин видит себя попечителем недееспособной России, который не хочет усложнять свою задачу присутствием ершистой прессы и независимой юстиции. Он, чтобы хоть как-то подчеркнуть независимость этой юстиции, переводит конституционный суд из Москвы в Петербург - и в качестве обоснования ловко приводит в пример также и Германию: германский федеральный конституционный суд рассматривает свое местонахождение - город Карлсруэ, отдаленный от всех центров власти, - как символ независимости от других государственных органов. Российский суд, напротив, отчаянно борется за то, чтобы его не засовывали в "провинцию", так как судьи с полным на то основанием опасаются, как бы о них там не забыли. Путину хорошо известно западное понимание независимости, западное понимание свободы - это показало его притянутое за уши сравнение демонстраций в Москве и Хайлигендамме.

Свобода прессы означает: писать о том, что знаешь, и спрашивать о том, что хочешь узнать. Система Путин ведет к тому, что многие журналисты больше не хотят знать ничего. Самокритичная реплика: а как это у нас? Нет ли и здесь журналистов, которые не хотят ничего знать?

Путин популярен. И его популярность обретает культовые черты не только потому, что свобода прессы в России - это, прежде всего, свобода считать Путина хорошим. Путин пытается освоить сложный эквилибристический номер - балансировать между старым и новым российским миром, между русской душой и глобализацией, претензиями на ведущую роль на мировой арене, которые по-прежнему предъявляет Россия, и все еще заскорузлым государственном аппаратом.

В этой ситуации для Путина демократия - это не власть народа, а власть тех, кто хорош для народа и кто определяет, что хорошо для этого народа. При Ельцине у прессы было больше свободы, при Ельцине средством расследования был телефон. При Путине любой журналист снова понимает, что с одним телефоном он далеко не уйдет (Путин в этом месте сослался бы на полицейские базы данных в Германии и на немецкую практику контроля телефонных разговоров).

Однако не Путин, а Ельцин даровал себе через конституцию почти диктаторскую власть, которой Путин пользуется, но за которую не собирается держаться до последнего - иначе он с имеющимся у него большинством давно изменил бы конституцию, чтобы иметь возможность остаться на следующий срок. То, что он кастрировал свободу печати, несильно повредило его имиджу среди населения. Его любят, потому что он "управляет", потому что он взял в государственные руки существовавший при Ельцине дикий турбо-капитализм и потому что он обещает "безопасность". Под ней среди прочего он также подразумевает безопасность от "неуверенности", вселяемой прессой. Население России называет Путина "немцем", потому что он не пьет, потому что он пунктуален; возможно, тоже из-за его пристрастия к порядку и безопасности.

Однако эта безопасность обманчивая, фальшивая. Государство, которое требует держать язык за зубами, преграждает самому себе путь в будущее. Поэтому журналистская ассоциация Netzwerk Recherche присудила российскому президенту Путину премию "Закрытая устрица" - символ стойких препятствий для свободы прессы.