Первое, что поражает при выезде из Тбилиси, - вызывающее беспокойство полное отсутствие военных. Я читал, что грузинская армия, потерпевшая поражение в Южной Осетии и обращенная в бегство в Гори, сосредоточилась вокруг столицы для ее защиты. Но вот я доезжаю до городских окраин. Проезжаю еще 40 км по трассе, пересекающей страну с востока на запад. И почти не вижу следов этой армии, которая якобы перегруппировалась, чтобы оказать ожесточенное сопротивление вторжению. Вот пост полиции. Чуть дальше - небольшая группа солдат в слишком новой форме. Ни одного боевого подразделения. Ни одной установки ПВО. Никаких заграждений или завалов, призванных замедлить продвижение противника и обычно появляющихся во всех осажденных городах. Пока мы едем, приходит сообщение о том, что российские танки направляются к столице. Информация, переданная по радио и в конечном итоге опровергнутая, создает неописуемый беспорядок, а редкие автомобили, осмелившиеся выехать за пределы города, в спешном порядке возвращаются обратно. Одновременно создается ощущение, что власть непонятно почему опустила руки.

Может, грузинская армия там была, но пряталась? Являемся ли мы свидетелями одной из войн, когда высшая военная хитрость, как в забытых африканских войнах, заключается в том, чтобы быть максимально незаметным? Или президент Саакашвили решил уклониться от боя, словно для того, чтобы поставить нас - европейцев и американцев - перед лицом нашей ответственности и нашего выбора ("Вы называете себя нашими друзьями? Вы сто раз нам говорили, что с нашими демократическими институтами и нашим стремлением в Европу наше правительство, в котором - уникальный случай в истории - вместе работают англо-грузинский премьер-министр, американо-грузинские министры, израильско-грузинский министр обороны, является в высшей степени западным? Так вот настало время - сейчас или никогда - доказать это")? Не знаю. Но факт остается фактом: первым значительным военным подразделением, на которое мы наткнулись, была длинная российская колонна - как минимум сто машин, - спокойно двигавшаяся в направлении Тбилиси. Затем в 40 км от города, на высоте Оками, нам повстречался еще один российский батальон с несколькими бронемашинами, функция которого заключалась в том, чтобы не пропускать в одном направлении журналистов, а в другом - беженцев.

Один из них, крестьянин, раненый и все еще ошалевший от страха, рассказывает мне историю своей деревни в Южной Осетии, из которой он пешком идет уже третий день. Русские пришли. Осетинские банды и "казаки", шедшие за ними, грабили, насиловали и убивали. Они, как и в Чечне, собрали молодых людей и погрузили их в грузовики, уехавшие в неизвестном направлении. Они убивали отцов на глазах у детей. Детей на глазах у отцов. В подвале одного дома, который взорвали, подорвав газовые баллоны, нашли семью, у которой отняли все, что она пыталась спрятать, а потом поставили взрослых на колени и пустили им пулю в голову. Российский офицер, командующий КПП, слушает. Ему наплевать. У него такой вид, будто он слишком много выпил, и теперь ему на все наплевать. Для него война закончилась. Никакие бумажки - вроде соглашения о перемирии из пяти или шести пунктов - ничего не сделают с его победой. И этот беженец может рассказывать что угодно.

На подходе к Гори ситуация меняется и внезапно становится более напряженной. Рядом с дорогой в канаве - грузинские джипы. Чуть дальше - обгоревший танк. Еще дальше - более важный пропускной пункт, где не пропускают группу журналистов, к которой мы присоединяемся. Нам открыто говорят, что нас здесь не ждут. "Вы на российской территории, - орет офицер, раздувшийся от собственной важности и водки. - Дальше идти могут только те, у кого есть российская аккредитация". К счастью, появляется машина с дипломатическим флагом. Это автомобиль посла Эстонии. В машине, кроме самого посла, находится секретарь грузинского Совбеза Александр Ломая, у которого есть разрешение пройти за российский кордон, чтобы забрать раненых. Он соглашается взять с собой меня, евродепутата Ислер Беген и журналистку Washington Post. "Я никому не гарантирую безопасность, - предупреждает он. - Понятно?" Разумеется, понятно. Мы втискиваемся в Audi, направляющийся в Гори.

После очередных шести КПП, один из которых под командованием вооруженных людей без формы представляет собой ствол дерева, поднимаемый и опускаемый с помощью лебедки, мы прибываем в Гори. Мы не в центре города. Но с того места, где Ломая высаживает нас, прежде чем в одиночестве отправиться за ранеными, с этого перекрестка, контролируемого громадным танком, похожим на движущийся бункер, мы - насколько хватает глаз - можем видеть пожары. За яркими вспышками, с регулярными интервалами озаряющими небо, следует короткая детонация. И еще - пустота. Едва уловимый запах разложения и смерти. И постоянный гул бронетранспортеров и примерно в два раза реже попадающихся машин без опознавательных знаков с ополченцами, которых можно узнать по белым нарукавным повязкам и банданам на голове. Гори не является частью Южной Осетии, которую, как утверждают русские, они пришли "освободить". Это грузинский город. Поэтому они его сожгли. Разграбили. Превратили в город-призрак. Пустой.

"Логика такова, - объясняет, пока мы в темноте и смраде стоя ждем возвращения Ломаи, генерал Вячеслав Борисов. - Мы здесь, потому что грузины бессильны, их администрация подавлена, а город оказался в руках грабителей. Посмотрите..." Он показывает на своем мобильном телефоне фотографии оружия, которое, нарочито подчеркивает он, было сделано в Израиле. "Вы считаете, мы могли оставить все это без наблюдения? Я вот еще что скажу..." Он надувается от важности. Закуривает сигарету, и от вспышки спички подскакивает маленький белокурый танкист, задремавший на своей башне. "Мы вызвали в Москву министра иностранных дел Израиля. И сказали ей, что если они и дальше будут снабжать грузин, мы продолжим снабжать "Хизбаллу" и "Хамас". Мы продолжим... Какое признание! Проходит два часа. Два часа хвастовства и угроз. То и дело проезжающие мимо машины собираются остановиться, но, завидев танк, передумывают и уезжают. Потом наконец возвращается Ломая, передающий нам старушку и беременную женщину, которых он вытащил из ада, и поручает нам отвезти их в Тбилиси.

Президент Саакашвили вместе со своим советником Дэниэлом Кэннином слушает мой рассказ. Мы в президентской резиденции Авлабари. 2 часа утра, но его советники работают, как днем. Он молод. Очень молод. Это молодость, которой еще свойственны нетерпеливость жестов, лихорадочность взгляда, внезапные взрывы хохота или эта манера пить одну за другой банки Red Bull, словно это Coca-Cola. Впрочем, все эти люди очень молоды. Все его министры и советники - стипендиаты фондов типа Фонда Сороса, прервавшие свою учебу в Йеле, Принстоне и Чикаго из-за "революции роз". Он - франкофил и франкофон. Увлечен философией. Демократ. Европеец. Либерал в обоих - американском и европейском - смыслах слова. Из всех великих участников сопротивления, которых я встречал за свою жизнь, из всех Массудов и Изетбеговичей, которых мне приходилось защищать, он хуже всего знаком с универсумом войны, ее обрядами, эмблемами, культурой, - но он справляется.

"Позвольте мне кое-что уточнить, - прерывает он меня с внезапной серьезностью. - Нельзя говорить, что мы начали эту войну... Начало августа. Министры в отпусках. Я сам - в Италии, лечусь похудением, собираюсь лететь в Пекин. И вдруг в итальянской прессе я читаю: "Военные приготовления в Грузии". Вы меня понимаете: я спокойно отдыхаю в Италии и тут читаю, что моя собственная страна готовит войну! Понимая, что что-то не так, я срочно возвращаюсь в Тбилиси. И что я узнаю от своих спецслужб? - он делает гримасу человека, задавшего каверзный вопрос и дающего собеседнику шанс найти правильный ответ. - Что это русские, завалившие новостные агентства этой чушью, собираются вывести жителей из Цхинвали, ввести свои войска, транспорт и цистерны с мазутом на грузинскую территорию и, наконец, провести танковые колонны через тоннель Роки, разделяющий две Осетии. Теперь представьте, что вы руководите страной и узнаете такое - что бы вы сделали? - он встает, говорит по двум одновременно звонящим телефонам, возвращается, вытягивает свои длинные ноги. - Когда сто пятидесятый танк располагается рядом с вашими городами, вы вынуждены признать, что началась война, и несмотря на дисбаланс сил, у вас нет выбора..." - "С согласия ваших союзников? - спрашиваю я его. - Предупредив членов НАТО, хлопнувшего дверью перед вашим носом?" - "Настоящая проблема, - говорит он, уходя от вопроса, - это цели этой войны. Путин и Медведев искали повод для вторжения. Зачем? - он собирается считать по пальцам. - Во-первых, мы - демократия и воплощение альтернативы путинизму при выходе из коммунизма. Во-вторых, через нашу страну проходит нефтепровод БТД, связывающий Баку с Джейханом через Тбилиси, и если мы падем, если Москва посадит на мое место какого-нибудь служащего "Газпрома", вы, европейцы, будете на 100% зависеть от русских в вопросе ваших поставок энергии. И в-третьих, - он берет персик из корзины с фруктами, которую приносит его помощница - "осетинка", - уточняет он. - В-третьих, посмотрите на карту. Россия - союзница Ирана. Наши армянские соседи тоже не далеки от иранцев. Представьте, что в Тбилиси установится пророссийский режим. Вы получите геополитический континуум от Москвы до Тегерана, что вряд ли в интересах свободного мира. Надеюсь, НАТО это понимает..."

Утро пятницы. Мы вместе с Рафаэлем Глюксманом, Жилем Херцогом и евродепутатом решаем вернуться в Гори, из которого после соглашения о перемирии, составленного Саркози и Медведевым, начинают уходить русские и где мы должны встретиться с патриархом Грузинской православной церкви, направляющимся в Цхинвали, где грузинские трупы брошены собакам и свиньям. Но патриарха не найти. Русские никуда не ушли. На этот раз нас задерживают в 20 км от Гори, когда на машину, едущую перед нами, нападает эскадрон ополченцев под благосклонным взором российского офицера: журналистов заставляют выйти из машины, отнимают у них камеры, деньги, личные вещи и, наконец, саму машину. Итак, неверная информация. Привычный кордебалет дезинформации, непревзойденными мастерами которой, похоже, являются творцы российской пропаганды. Итак, мы направляемся в Каспи, расположенный на полпути между Гори и Тбилиси, где живет семья переводчицы евродепутата, а ситуация, предположительно, спокойнее. Но в реальности нас ожидает там еще две неожиданности. Во-первых, разрушения. Да, здесь тоже разрушения. Но разрушения, целью которых не были ни дома, ни люди. Что же тогда? Мост. Завод. Железная дорога - ее уже начала восстанавливать бригада, которой из своей комнаты руководит главный механик, тяжело раненный в бедро. Началось восстановление и системы электронного управления цементного завода Heidelberg с участием немецкого капитала, в который попала ракета, управляемая с помощью лазерного луча. "У нас было 650 рабочих, - говорит директор завода Леван Барамадзе. - Сегодня смогли выйти только 120. Наше производственное оборудование разрушено". В Поти русские пустили ко дну грузинский флот. В трех местах повредили нефтепровод Баку-Тбилиси-Джейхан. Здесь, в Каспи, они умышленно разрушали жизненно важные центры, от которых косвенно зависит экономика региона и всей страны. Целенаправленный терроризм. Стремление поставить страну на колени.

И вторая неожиданность - танки. Мы, я повторяю, на подступах к столице. Кондолиза Райс, уточняю, в данный момент дает свою пресс-конференцию. И вдруг, летя на низкой высоте, над самыми верхушками деревьев, показывается один из военных вертолетов, появление которых - всегда предвестник худшего. И вскоре все оставшиеся жители Каспи оказываются на улице, у порогов своих домов, потом очень быстро, по десять человек набиваются в старые "Лады". Все кричат, что русские идут и надо бежать. Сначала мы не верим. Мы думаем: как и позавчера, ложные слухи. Но оказывается, что нет. Вот они, танки. Их пять. Потом появляется подразделение инженерных войск и начинает рыть траншеи. Смысл ясен. Есть Райс, нет Райс, русские здесь хозяева. Они перемещаются по Грузии, как по завоеванной земле. Это не совсем захват Праги. Это его версия XXI века: медленно, мелкими мазками, посредством унижений, запугиваний, парадов и паник.

На этот раз встреча состоялась в 4 утра. Саакашвили провел весь вечер с Райс. Предыдущий день - с Саркози. Он благодарен им обоим за их усилия, за их дружбу, в которой ничто и никто не заставит его усомниться. Разве они с "Николя" не на ты? И кандидат Маккейн, "близкий к мадам Райс", разве не звонит ему с момента начала кризиса по три раза на дню? Но мне он кажется грустным, чего не было в первый вечер. Возможно, усталость... Эти ночи без сна... Эта череда неудач... Это возмущение, которое, он чувствует, растет в стране, и мы - увы - вынуждены это подтвердить: "А если бы Миша не смог нас защитить? А если бы этот блистательный молодой президент не навлек на нас громы и молнии? И если бы тогда пришлось покориться воле Путина и этой марионетки, которой он вертит как хочет?" Со всем этим, несомненно, связана грусть президента. И еще одно - более тревожное и связанное - как бы это сказать? - со странным отношением его друзей... Соглашение о прекращении огня, например, которое привез ему друг Саркози, было составлено в Москве в четыре руки с Медведевым. Он вспоминает, как французский президент в этом самом кабинете с таким нетерпением хотел, чтобы он его подписал. Он будто снова слышит, как тот повышает тон, почти кричит: "У тебя нет выбора, Миша! Будь реалистом, у тебя нет выбора. Когда русские придут тебя свергать, никто из твоих друзей, никто пальцем не пошевелит, чтобы тебя спасти". И какая странная реакция последовала, когда он, Миша Саакашвили, настоял на том, чтобы позвонить все же Медведеву, и ему ответили, что Медведев спит - было всего 9 вечера, но он спал, он был вне досягаемости до 9 утра следующего дня. И тут снова французский президент его уговорил, французский друг не захотел ждать. Он так спешил домой? Или был слишком уверен, что главное - подписать, не важно что, лишь бы подписать? Не так ведутся переговоры, думал Миша. Не так ведут себя с друзьями.

Я видел этот документ. Я видел вписанные от руки двумя президентами дополнения, сначала грузинским, потом французским. Я видел второй документ, подписанный Саркози и переданный Конди Райс в Брегансоне, чтобы она передала его Саакашвили. И я, наконец, видел меморандум замечаний, составленных вечером грузинской стороной и представляющихся ей жизненно важными.

Грузинская сторона добилась - и это не пустяк - исключения каких-либо намеков на будущий "статус" Южной Осетии. Она добилась - и это нельзя упускать из виду, - чтобы "разумный периметр" первого документа, в пределах которого допустимо, чтобы российские войска продолжали патрулирование ради обеспечения безопасности русскоговорящего населения Грузии, был заменен на периметр протяженностью "несколько километров". Но ни в одном из документов не говорится о территориальной целостности Грузии. А в том, что касается аргумента о легитимной помощи русскоговорящему населению, мы содрогаемся при мысли о том, как он будет использован, когда русскоговорящее население Украины, Прибалтики или Польши сочтет, что ему тоже угрожает "геноцид"... Решающее слово произносит американец Ричард Холбрук, влиятельный дипломат и приближенный Барака Обамы, с которым мы встречаемся на рассвете в баре нашего отеля: "Это дело дурно попахивает примиренчеством и Мюнхеном". О да. Либо мы сумеем громко заявить: остановите Путина в Грузии, либо человек, который, по его собственному выражению, собирался "мочить в сортире" жителей Чечни, почувствует себя вправе делать то же самое с кем угодно из своих соседей. Разве так надо строить Европу и мирное будущее во всем мире?