Если для Западной Европы падение Берлинской стены - главный символ окончания холодной войны, то для Восточной Европы самым знаковым событием стало падение коммунизма и советской империи, пишет на страницах Le Temps Жак Рупник. Двусмысленность торжеств по случаю двадцатилетия краха коммунизма отчасти объясняется неизбежным несоответствием между надеждами, порожденными эйфорией 1989 года, трудностями долгого переходного периода и более прозаичной сегодняшней реальностью. После прохождения цикла демократизации, перехода к рынку и евроинтеграции двух последних десятилетий наступает некоторое разочарование, пишет автор статьи.

Однако приход демократии на руины тоталитарной империи - это не событие с неожиданным началом (падение Стены) и счастливым концом, подчеркивает автор. Это еще незавершенный процесс трансформации, в ходе которого вырисовываются контуры новой европейской географии. Здесь можно выделить три основные траектории. Во-первых, это возродившаяся Центральная Европа, являющаяся олицетворением успеха демократизации. Во-вторых, Балканы, где переход к демократии отклонился от курса или затянулся из-за национального вопроса. В-третьих, это периферия бывшего СССР, где "цветные" революции внушают надежду на вторую волну демократизации. Их существенное отличие от "бархатных революций" в Европе заключается в том, что они направлены не против коммунизма, а против посткоммунизма, смеси авторитаризма с мафиозным капитализмом. Кроме того, в этих странах коммунистический режим существовал гораздо дольше, чем в Европе. К тому же процессу демократизации на периферии бывшего СССР препятствует утверждение своей сферы влияния Россией, которая сама движется, по словам Пьера Аснера, к автократии. Эти три траектории представляют различные вызовы для ЕС и напоминают о том, что уход от тоталитаризма не обязательно приводит к демократии.

И если после 1989 года существовала надежда на то, что появление демократии на востоке даст второе дыхание старым западным демократиям, то в реальности имела место имитация существующих западных моделей, подверженных кризису демократического представительства, отмечает автор статьи.

Рупник призывает вновь проанализировать роль двух действующих персонажей смены режима - умеренных элит коммунистического аппарата и диссидентов. В ходе процесса демократизации партийные структуры оказались более эффективны, чем бывшие диссиденты-носители демократической культуры: профессионализация политики способствовала укреплению позиции первых и закату вторых, признает автор статьи. Если наследие диссидентов было оттеснено на маргинальные позиции, то бывшие коммунисты переквалифицировались в социал-демократов, как в Центральной Европе, или в националистов, как на Балканах. Они согласились на демократическую смену власти, рыночную экономику и членство в евроатлантическом сообществе. Однако своим чрезмерно быстрым обращением в "капитализм с номенклатурным лицом и коррумпированными методами" они внесли свой вклад в кризис доверия, усугубленный мировым экономическим кризисом.

В 1989 году страны Центральной Европы повернулись к либеральной модели рыночной экономики как абсолютной противоположности прежней обанкротившейся государственной плановой экономике. Гибкий рынок труда и мягкое налогообложение привлекли инвестиции и привели к быстрому экономическому росту. И если последовавшая вспышка популизма поставила под сомнение экономическое учение, то мировой кризис вызвал шок: пример, которому подражали, перестал быть образцом, государство вернулось, чтобы спасти капитализм. С кризисом возвращается спор о том, какой тип капитализма лучше подходит для этих стран, и завтра он может стать важным элементом смены политического пейзажа.

Что касается процесса расширения Евросоюза на восток, он "стал одним из величайших достижений после падения Берлинской стены". "Европейская укорененность стала главным вкладом в стабильность и демократизацию "другой Европы". Ведь первым непременным условием присоединения к ЕС была демократия, и этот императив стал важным рычагом построения правового государства. Изменение восточной части континента сопровождалось интеграцией с Западом, а усвоение европейских норм стало частью процесса подражания", - пишет издание. Таким образом, главной движущей силой перемен стала привлекательность Европы. В связи с этим возникает вопрос, может ли ЕС способствовать демократическим переменам на востоке, не предлагая хотя бы отдаленной перспективы евроинтеграции.

Очевидно, признает Жак Рупник, что порыв расширения исчерпывается, и большой цикл увеличения ЕС подходит к своим границам. На этом основании, пишет Рупник, можно либо признать, что банализация демократии на Востоке и идентичность проблем свидетельствует о том, что процесс обучения завершен; либо переживать из-за уязвимости новых демократий перед последствиями кризиса. Но необходимо признать, что, столкнувшись с кризисом экономической и политической либеральной модели, новые демократии тоже участвуют в поиске новой демократической парадигмы, резюмирует автор.