В иракском вопросе Владимир Путин сделал европейский выбор. Выбор в пользу "старой Европы" против Америки. Выбор в пользу "Ширака и Шредера против двух "Б" (Буша и Блэра)", ? иронизирует независимый российский политолог Андрей Грачев.

Никто, или почти никто, не ожидал этого выбора. Никто не мог представить, что Владимир Путин выдержит его до конца в той дипломатической буре, которая бушевала в последние месяцы в отношениях между двумя берегами Атлантики. В частности, в Вашингтоне выражали уверенность, что хозяин Кремля, дабы не нанести ущерб недавно заключенному антитеррористическому альянсу с Америкой, пойдет на попятную, выгодно "продав" свой нейтралитет.

Ничего такого не произошло. Стараясь не раздражать Вашингтон, Путин остался верен позиции, практически идентичной позиции Ширака. "Из наших разговоров мы вынесли уверенность, что русские готовы использовать вето, как и мы", ? заявляли в Елисейском дворце в конце прошлой недели. При этом отмечалось, что "Путин настроен даже более решительно, чем его министр Иванов", который, тем не менее, заявил о готовности России использовать право вето с не меньшей твердостью, чем Франция.

Сейчас стоит лишь один вопрос: почему? Почему Путин последовал за Шираком и Шредером, встав на рискованную дорожку оппозиции войне, когда "прагматизм, казалось, указывал другой путь", задается вопросом Андрей Грачев. "Отступив, Путин мог стать своего рода Блэром номер два".

Российский президент мог бы извлечь из этого очевидные выгоды, в частности ? почти полную свободу маневра в Чечне, где США уже пошли на уступки, занеся три чеченские группировки в свой список террористических организаций. Эмиссары Буша говорили даже, что готовы "с пониманием" отнестись к тому, что русские будут бомбить возможные базы террористов за пределами своих границ ? например, в Грузии! Они заявляли, что хотят ускорить вступление России в ВТО и приток инвестиций американских нефтяных компаний. Упоминалось и о грандиозных перспективах для российских интересов в Ираке. "Выбирать между Америкой и Европой значило выбирать между реальной силой и гипотетическим европейским франко-германским проектом", ? подытоживает Грачев.

Тогда почему? Первое объяснение: Россия хочет участвовать в некой форме сдерживания США, склонность которых к вооруженным интервенциям серьезно беспокоит Кремль. "Идея сдерживания открыто никогда не высказывалась, но очевидно, что Германия, Россия и Франция хотели бы иметь дело с более слабой Америкой, которая вновь стала бы нормальным партнером, а не единственной державой, диктующей правила игры", ? считает германский аналитик Александер Рар.

С самого начала российские дипломаты не упускали случая повторить, что дело не одном лишь Ираке: под вопрос ставится "будущее всей системы международных отношений". Надменное мессианство администрации Буша окончательно убедило наследников СССР в необходимости искать ей какой-то противовес.

Второе объяснение: Путин хочет придать своей стране вес, равный европейскому. Идея сдерживания оказалась тем более соблазнительной, что она позволяла сделать шаг вперед на этом приоритетном направлении. "Инстинкт подсказал Путину, что здесь Россия получает исторический шанс открыть дверь на континент, которая для нее остается закрытой, в частности в экономическом плане", ? полагает Александер Рар. И на этот раз Россию невозможно обвинить в намерении вбить клин между США и Европой, поскольку инициатива создания "фронта отказа" исходит от Ширака и Шредера. "Для Путина, сознающего слабость своей страны, лучше было заключить альянс со "слабыми", чем получить откидное сиденье у Буша", ? добавляет Грачев. Возможно, свою роль сыграла и личная предрасположенность Путина к немецкой, а не англосаксонской культуре. "Похоже, за выбором Путина просматриваются контуры российской внешней политики, которая не сводится к лавированию между кризисами и внешним долгом, но строится с расчетом на перспективу, с учетом не только ее европейских интересов, но и наличия в стране 20 миллионов мусульман", ? пишет он.

Третий, решающий фактор ? общественное мнение, которое хозяин Кремля не может не учитывать с приближением декабрьских парламентских выборов. Пропитанное реваншистскими настроениями и ностальгией по исчезнувшей советской мощи, российское общественное мнение "не поймет" превращение своего президента в пехотинца Вашингтона.

Делая ставку на Европу против США, Путин шел в русле настроений своего электората. Этим он давал выход растущему антиамериканизму, при этом следя, чтобы тот не перерос в губительное антизападничество. Такой выбор давал возможность российской дипломатической и военной элите лучше "переварить" его решение открыть для Америки двери в Центральную Азию после 11 сентября 2001 года. Лагерь меньшинства, связанный преимущественно с нефтяной олигархией, цинично предлагал занять выжидательную позицию. "Ловкость Кремля состояла в том, чтобы держать европейскую линию, не прекращая диалога с Вашингтоном", ? отмечает журналист Всеволод Рыбаков.

Не пожалеет ли Путин о своем европейском выборе? Понимая, что Буш, оказавшись едва ли не в полной изоляции, почти так же нуждается в Путине, как и Путин в Буше, российские дипломаты, судя по всему, не ждут "наказания" от американцев. Однако хрупкость, свойственная треугольнику Париж ? Берлин ? Москва, создает почву для сомнений. Прежде всего потому, что Россия понимает: она сделала ставку на франко-германский союз, о котором еще не известно, станет ли он авангардом европейского строительства или будет нейтрализован расколом Европы. Но также потому, что прочность нового "треугольника" будет зависеть от способности России проводить действительно европейскую внутреннюю политику.

Чтобы превратить путинское "эссе" в нечто более основательное, чтобы Париж и Бонн могли делать ставку на Москву без всяких задних мыслей, нужно было бы, например, чтобы Путин предоставил чеченцам возможность сделать выбор в сторону реального мира. Не в виде "фигового листа" ? референдума под дулами автоматов.