"Да, я из Северной Осетии. Я вырос и учился музыке во Владикавказе. Беслан находится от него в 20 км. У нас есть родственники в Беслане, у нас были родственники в школе, и там было очень много родственников наших друзей, и некоторые из них погибли. Я не ожидал, что мы будем говорить об этих событиях, потому что в этом нет нужды. Я думаю, все в мире видели это по телевизору... Но иногда говорить все же нужно, нужно для тех, кто страдает, для тех, кто выжил, а также для семей тех, кого убили".

Валерий Гергиев - один из величайших дирижеров. В 1988 году в возрасте 34 лет он стал художественным руководителем Кировского театра в Санкт-Петербурге. На следующий год рухнул коммунизм, и целое десятилетие, в разгар гангстерского хаоса посткоммунистической России, он провел, поддерживая свой театр - ныне известный по досоветскому названию Мариинский - на плаву. Ему это удалось.

В 1996 году он также возглавил балетное отделение Кировского театра, а в 1997 году стал первым приглашенным дирижером в нью-йоркскую Metropolitan Opera. В сентябре прошлого года во время ужасного пожара в Мариинском театре пострадали декорации к 30 спектаклям. Гергиев сохранил программу и собирал деньги за границей для того, чтобы покрыть незастрахованную потерю в 15 млн долларов.

1 сентября этого года чеченские террористы захватили школу номер один в Беслане. Погибло более 330 человек, половина из них - дети. На этот раз Гергиеву предложить нечего. Кроме творчества.

"Музыка не может вернуть людей, - говорит он. - Но - сколько раз это можно повторять? - мы, люди, рождаемся не для того, чтобы убивать кого-то или что-то. В данном случае о человечности говорит сила музыки. Нужно использовать не слова. Не нужно говорить".

В воскресенье 7 ноября он даст концерт с Мариинским оркестром в Лондонском колизее в память погибших в Беслане.

Он прибывает на интервью на 20 минут позднее в сопровождении своего нью-йоркского агента Дова Шелдона, который похож на босса коммунистической партии. Гергиев известен своими опозданиями. В Санкт-Петербурге он порой заставлял зрителей ждать в холле Мариинского театра по часу, потому что чувствовал, что ему нужно больше времени на репетицию. Однако требования американских зрителей это изменили, и он обижается, когда я шучу насчет его опоздания.

"Нет, нет, я больше не опаздываю".

Я не намерен спорить, и решаю больше не шутить. Ему 51 год, он подтянутый человек, выглядит мрачным, но живым.

"Трагедия в Беслане, по моим подсчетам, затронула тысячи и тысячи людей, потому что в Осетии редко у кого есть только два или три родственника. У тебя есть, по крайней мере, 10 близких родственников. Можете себе представить - там большие семьи, и родственники очень близки друг к другу. И люди также страдают за своих друзей и соседей, когда кто-то умирает. То, что произошло в этом маленьком городке, даже сложно себе представить".

Гергиев - артист. Но дирижер должен быть также политиком и дипломатом. В 1988 году он не был членом Коммунистической партии. Его единодушно избрали художественным руководителем люди театра, а не назначили санкт-петербургские кадры. Это дало ему большую свободу.

"Я был слишком молод и относительно неизвестен - никто, не только Горбачев, но и местные партийные чиновники - не воспринимали меня всерьез. У меня был нулевой шанс быть назначенным, однако за меня проголосовали 100%, ну, может быть 85%. Это был оркестр, хор и певцы".

Именно его способность быть лидером показала, что он был тем, кем нужно, для театра, когда произошел распад СССР. Он подружился с власть имущими - он постоянно говорит "мой друг Горбачев", "мой друг Ельцин", - и он собирал деньги для театра у богатых иностранных компаний и частных лиц. Мариинский не только выжил, но и снова стал одним из ведущих музыкальных коллективов мира.

У Гергиева широкое понимание российской геополитики, понимание, рожденное политическим опытом, который на Западе и представить себе сложно.

"Я родом из страны, которая там неимоверно изменилась между Первой и Второй мировыми войнами, и после другой войны, порожденной машиной Сталина. Некоторые из его помощников вели войну против всего народа, и дорога к демократическому сценарию, который все в итоге хотят увидеть, долгая и ухабистая".

Мы не можем постичь эпических масштабов этих страданий. Гергиев, в отличие от многих других артистов, не бежал на Запад. Для него коммунизм не был ужасающей катастрофой, каковой его воспринимаем мы.

"Было много счастливых людей. Многие люди были относительно счастливы при коммунизме. Я не говорю, что это была лучшая страна в мире, но многие вещи были хороши - например, образование и безопасность. Вы говорите о русской мафии, но мы впервые услышали слово "мафия" в западных фильмах. Мы были удивлены, узнав, что такая вещь существует на капиталистическом Западе".

"Конечно, были и плохие вещи в Советском Союзе, но самой большой опасностью было открывать этот ящик Пандоры".

"Это ненормально, когда в стране 100 человек получают максимум богатства и 100 млн получают максимум нищеты. Вы, британцы, умные, вы знаете, что это не демократия. Правильно? Что такое демократия? Демократия это когда 80% или 90% счастливы от распределения национального благосостояния".

"Спросите народ Китая, и они скажут вам: страна развивается хорошо. Спросите их о России, и они скажут: у этой страны проблемы. Урок в том, что с коммунизмом нужно разделываться медленно и не ожидать демократии за одну ночь".

Четыре года назад он женился на осетинке по имени Наташа, которая в два раза моложе его. Теперь у них трое детей. Это изменило его отношение к миру, обострило его чувство небезопасности и того, что действительно на кону.

"Мое самое большое желание сегодня - это не сыграть хороший концерт, и даже не успех Мариинского театра. Я желаю, чтобы мои дети или ваши дети или дети Америки или арабского мира или Чечни никогда не увидели ужаса 11 сентября или Беслана и не думали, что так и надо".

"Я чувствую ответственность. Я не хочу видеть, как моя страна скатывается к тому, что люди живут в страхе, потому что падают самолеты. Некоторые западные газеты называют этих людей борцами за независимость. Однако они пришли, чтобы убить маленьких детей. Они бесчеловечные варвары. Они даже собственную жизнь не уважают. Ответственность лежит на всех нас. Эти люди в школе номер один в Беслане бессознательно доверяли своей стране, министерству внутренних дел, армии, Кремлю. Правда в том, что это доверие было безосновательным. Так много людей вне России должны чувствовать себя виноватыми. Такие вещи не происходят изолированно от остального мира. Они связаны с определенными процессами".

В прошлом году Гергиев прочитал лекцию в Британском музее под названием "Искусство и культура: уравновешивание мировой агрессии". Он не пришел к четкому выводу, однако сделал примечательное предложение народу Чечни.

"Руководство, - сказал он, - это проблема номер один, номер два и номер три в моей стране. В любом конфликте требуется драматичный, честный, харизматичный, энергичный и преданный лидер, который готов рисковать своей жизнью. Я не гожусь для этой роли в Чечне; я дирижер. Но если вы настаиваете, я поеду, я обещаю, что поеду. Если это поможет успешному окончанию нашего диалога, я буду рад сделать это".

Это - великий человек в опасном положении. "Мне никогда не нравились сравнения с мессией", - говорит он, однако он готов на жертву. Его музыка и масштаб его достижений на фоне турбулентной России, вдруг освобожденной от коммунизма, превратили его почти в супермена. Он стал российским титаном, как Солженицын или Толстой; он - "единственный" дирижер в том смысле, в котором они были "единственными" писателями.

Беслан, Чечня и ужасный потенциал на Балканах, так же как и бурление на Кавказе, кажется, требует большего лично от него. Кажется, что колоссальные поля битвы искусства и политики, жизни и смерти сходятся на этой напряженной фигуре.

"Они называют их борцами за независимость, - говорит он со злобой в голосе, - но как кто-то может стать полностью независимым? Вопрос, который они не задают себе, таков: сколько чеченцев погибнут за эту независимость? Какое право имеет какой бы то ни было президент идти к своим целям, если будут тысячи убитых, половина из них - дети? Есть ли хоть один президент, у которого есть моральное, законное право сказать: "Я решил, что они умрут, и я добьюсь своего"? Это болезнь нашего времени. Понимаете?"

Конечно, я понимаю. История. Океаны слез. Реки крови. И музыка.