В июле 1996 года, возвращаясь из Чечни, я побывал в Москве на митинге ультранационалиста Зюганова, кандидата от российских крайне-правых на явно сфальсифицированных выборах, выигранных Ельциным. Вид публики, заполнившей зал, произвел на меня впечатление. Бабушки с иконами Св. Василия и образами Христа; старики с патетическими наградами Героев Труда и ветераны Второй мировой с портретами Сталина; бритоголовые молодые люди неонацистского вида; печальная и серая группка внезапно впавших в бедность функционеров - все они ждали оратора или гуру, который обещал им избавить их от нищеты, вернуть России утраченное величие и свести счеты с иудейскими грабителями и кавказскими бандитами, виновными в развале Советского Союза. На входе в зал кто-то раздавал брошюру, которая, по словам моего друга-переводчика, оказалась "Протоколами сионских мудрецов" - знаменитым антисемитским памфлетом, состряпанным в XIX веке царской полицией.

Разношерстность публики и используемых ею символов как нельзя лучше демонстрировала пустоту и отчаяние, порожденные гибелью и распадом СССР и последовавшей утратой самоуважения у народа, который на протяжении шести десятилетий воспитывали в вере в "нового человека" и кормили обещаниями светлого будущего. Жестокое разочарование и пережитые после падения Берлинской стены унижения выкристаллизовались в обиду и жажду отомстить виновникам катастрофы. Стремясь к победе, организаторы предвыборной кампании Ельцина указывали на традиционного врага - "чеченского бандита". Священнослужители, смотревшие на Красную Площадь из близлежащего собора Василия Блаженного, напоминали мне попов из фильма Эйзенштейна "Иван Грозный": теперь они делали это без комплексов и помпезно, понимая, что будущее им улыбается.

Коктейль из "кавказской мафии" и исламистского фундаментализма три года спустя послужил поводом к новому вторжению в Чечню после кровавого теракта в московском жилом доме - возможно, подстроенного спецслужбами, - и к появлению мужественного вождя и спасителя родины, олицетворением которого стал Путин. На смену гротескной фигуре Убу Ельцина, превратившегося в паяца и посмешище, пришел шериф, без содрогания спустивший курок и обрушившийся на врагов народа. Фотография, изображавшая его лихим наездником с "калашниковым" в руке и выпяченным обнаженным торсом, способствовала созданию образа героя-искупителя, о котором мечтали давние сторонники Зюганова или Жириновского. Эта фотография вкупе с возрождением давнего и вожделенного союза Трона и Алтаря царской эпохи - великолепная медаль на шее лидера, религиозный церемониал в Кремле с иерархами Православной Церкви - повернула время вспять, вернув славные времена, предшествовавшие Революции. Имперская мечта, вдребезги разбитая Горбачевым и Ельциным, вновь замаячила на горизонте. Произошедшее в Чечне тогда и в Абхазии и Южной Осетии в августе этого года - одна и та же песня. Россия вновь становится вечной Русью, а ее лидер - новым царем.

В недавнем опросе о том, какие личности сыграли наиболее значительную роль в российской истории последних 100 лет, таится множество неожиданностей для наивного читателя. На первом месте оказался не кто иной, как царь Николай II, расстрелянный большевиками; на втором - популярный автор-исполнитель; на третьем - Путин. За ними следуют Сталин и Ленин, причем Ленин очень сильно отстает от Сталина. Что касается Солженицына, Сахарова, Елены Боннер, не говоря уже о бесславно принесенной в жертву Анне Политковской, их имена даже не фигурируют в списке. Любовь к царской державе, являющейся воплощением национальной и религиозной сущности, определяющей патриотический дискурс, венчает ореолом славы как царя, так и Путина. Тоскующие по Сталину, православные верующие и мифологизаторы образа Николая II примирились в мистической ипостаси, такой же непостижимой, как Святая Троица.

Я пишу это в связи с Грузией и отчаянной попыткой Саакашвили вернуть Южную Осетию. Воображать, будто его молниеносное вторжение может увенчаться успехом и поставить Российскую Федерацию перед свершившимся фактом, было просто глупо. Напротив, нарушение статус-кво предоставило Путину идеальную возможность показать кулаки и вернуть русским пришедшую в упадок гордость. Неверный расчет грузинского президента - что мог сделать для него североамериканский союзник, увязший в Ираке и Афганистане с Ираном посередине? - стал результатом национализма, симметричного национализму Путина, но испытывающего недостаток в средствах достижения поставленной цели.

"Душевное благородство", увиденное Бушем во взгляде бывшего агента КГБ, на поверку оказалось столь же достойным доверия, как и божественный призыв (полагаю, произнесенный на английском с техасским акцентом), повелевающий ему "освободить" Ирак. Чудовищный унилатерализм действующей вашингтонской администрации - с ее предложением принять в Атлантический альянс страны бывшего СССР и ее противоракетным щитом, якобы направленным против Ирана, - может лишь встревожить Москву, возродить атмосферу холодной войны и поощрить антагонистический патриотизм, преобладающий на Кавказе. Европейскому союзу сейчас как никогда необходима единая внешняя политика. Нынешнее колебание между номинальной поддержкой стран, подвергшихся советской оккупации, и прагматизмом, продиктованным нашей энергетической зависимостью от Российской Федерации, должно уступить место сопричастности, соответствующей весу 27 составляющих союз стран.

Я вспоминаю, как во время моей давней поездки в Грузию по приглашению Союза писателей СССР на массовые торжества в честь национального поэта Руставели меня поразили националистическая гордость и тоска по прошлому у тех, кто меня принимал. Огромная статуя Сталина на вершине горы, возвышавшейся над Тбилиси, была только что тайно убрана под покровом ночи, чтобы избежать гневной реакции его соотечественников, но они свозили меня на его родину, в Гори. Там конная статуя Иосифа Виссарионовича Джугашвили продолжала стоять на центральной площади, и мои спутники в качестве величайшей чести организовали мне посещение дома, где он появился на свет, как будто это были Рождественские ясли: это было скромное жилище сапожника, с его рабочими инструментами, супружеской постелью, колыбелью и домашней утварью матери, занимающейся женским трудом. Настоящая любовь, уважение и почтение к тому, кто правил империей железной рукой, сочетались с презрением к неблагодарному предателю Хрущеву: аналогичное презрение и злопамятство испытывают по отношению к Горбачеву сегодняшние русские. Общая ностальгия по тирану объединяла противоборствующие виды национализма. Это очень напоминает героический дискурс еще одного народа. Религиозно-этнические ценности и националистический культ процветают и вдали от России, Балкан и Кавказа - на нашем собственном полуострове.

Когда, устав от риторики славословий, я попросил моего гида показать мне окрестности, мы зашли в один дом на берегу озера, где группа мужчин шумно праздновала рождение сына одного из них. Моя внешность и одежда иноземца (простите мне анахронизм) привлекли их внимание. Веселые приятели счастливого отца спросили у моего сопровождающего, откуда я прибыл. Когда он ответил: "Из Испании", они вдруг спросили: "Он не баск?". Я ответил, что у меня действительно баскская фамилия, и тогда они бросились ко мне с поцелуями и объятьями: "Мы же братья по крови! Грузины и баски происходят от одних корней!" Я мог бы ответить им, процитировав Андрея Белого: "От Адама и Евы?". Но тогда я еще не читал его гениальный роман "Петербург". Поэтому я предоставил им отмечать наше предполагаемое родство новыми возлияниями, водкой и коньяком. Я вспомнил об этом, прочитав непревзойденную фразу Арсаллуса (Хавьер Арсаллус - лидер Баскской националистической партии, PNV. - Прим. ред.) про 30 тысяч лет баскского бездействия. Всегда одна и та же песня!

Хуан Гойтисоло - писатель